|
Вот почему и улыбался Асинкрит «понимающей улыбкой», ибо судил всех по себе. Жизненный опыт еще не успел нашептать ему свое любимое: «Не верь никому». И когда он увидел статью о себе в газете, едва вылупившуюся обиду приглушила жалость к Любе, которой ее жизненный опыт внушил, что для достижения цели все средства хороши. А кого жалеешь, разве на того обидишься? И в конце концов, постепенно, не сразу, до него стало доходить самое главное: его наказали и наградили одновременно, – мы же согласились с вами, что так в жизни бывает. Наказали – понятно, но ведь и наградили – щедро, по-царски: Асинкрита оставили жить, дышать воздухом, смотреть на небо – всегда разное, то бездонно-синее, то грозовое свинцовое в нитях молнии, то словно усыпанное жемчугом – звездами. Оставили дружить и общаться с людьми. Разве этого мало? *** А суть любого наказания ненароком объяснил Сидорину старый учитель и краевед Александр Иванович, с которым его свела судьба, и свела вроде бы случайно. Но нет, ничего случайного в этом мире нет, и чем больше Асинкрит исхаживал дорог, тем глубже это осознавал. Тогда, в своем домике над тихой речкой, Александр Иванович заговорил сначала о другом. Хозяйка убирала со стола, мужчины вышли на крыльцо, с которого открывался изумительный вид: огромный простор, уходящие за горизонт леса, облака, величественно плывущие по небу. - Не поверите, я ведь городской, - заговорил учитель. – Пединститут закончил. Все мои однокурсники в город просились, даже сельские, а я вот сюда приехал. Знаешь, почему, Васильич? – очень легко и естественно Александр Иванович перешел на «ты». - Почему? - Простор я люблю. Мое это. Как съездил в десятом классе в Константиново – там все, как у нас, только Ока покруче, конечно, нашей речки будет. Кстати, ты был в тех местах? – спросил учитель Сидорина. - Не помню, - искренне ответил тот. – А что там? - Ну ты даешь! Есенин там родился... – И продекламировал: Не жалею не зову не плачу, Все пройдет; как с белых яблонь дым... - Вот как, Васильич, сказал! Гений, русский гений. Асинкрит задумался, вспоминая, затем продолжил: - Увядая, золотом охваченный, я не буду больше молодым... Правильно? - Помнишь. Значит, просто не был там. Вот... А на практику меня сюда послали. Приехал, и понял – мое. Конечно, - продолжил Александр Иванович, - народ в наших местах не простой. Хороший, душевный даже, но не простой. Пьют. Жены мужей, а мужья жен поколачивают. По-настоящему жадных до работы мало осталось. Вроде буйные, а в колхозе два года не платили ни копейки, и ничего – молчат себе в тряпочку. Кто-то смирением это назовет, кто-то забитостью... — 67 —
|