|
- Помните, фильм такой детский есть, «Морозко» называется? Я во время реабилитации много таких фильмов просмотрел. Бегал там по миру медведь с человеческим туловищем или человек с медвежьей мордой, и все спрашивал: «Кому доброе дело сделать?» - Он старика-лесовичка обидел, - сказала вдруг Ася. - Точно. И двадцать минут экранного времени ему хватило, чтобы все понять и стать человеком. - Дядя Асинкрит, вот увидите, все будет хорошо, - девочка встала и взяла его за руку. – Вот увидите! - Спасибо, - серьезно ответил Сидорин. – Ладно, друзья, что-то мы все о грустном. Вы мне сегодня подарили чудесный вечер, и мне хочется в благодарность доверить вам стр-ра-шную тайну. Вы думаете – я кто? Ася моментально вступила в игру. - Вы Асинкрит Васильевич Сидорин. - Правильно. Но это не все. А что скажет наша свободная пресса? - Пресса скажет, что вы – волчий счетовод. - Отлично. Глазуновы? Супруги переглянулись. - Не знаете... Перед вами коллекционер. Я бы даже сказал – собиратель и хранитель. Да, вот так лучше. Пообещайте никому не говорить? Обещание за всех дала Ася. - Принимается. А теперь слушайте мою историю. Сейчас мне много приходится ездить. Но если честно, я больше люблю ходить. Сделаешь за пару-тройку дней все дела, и идешь себе пешочком обратно в райцентр. И дождик не помеха, а уж если день погожий – лепота. Солнышко ласковое, пеночки и зяблики веселые, деревца приветливые, облачка нежные... - Васильич, да ты поэт. - А то! Впрочем. Тут поневоле станешь поэтом. Идешь, и думаешь: а раньше ты эту красоту замечал, Асинкрит или не замечал? Что скрывать, порой и грусть набежит, а порой и печаль. Как же иначе? Смотришь – деревенька. Пять домиков на полянке, в двух – окна заколочены. А в остальных бабушки свой век доживают. Поговоришь с ними – и будто воды родниковой испил. Век бы слушал про жизнь прежнюю. Про то, как здесь жизнь шла – пусть не богатая, но полная, с людской разноголосицей, ярмарками, мельничными запрудами, свадьбами и престольными праздниками. И вот этот мир – уходит от нас. А за околицей, где раньше пела гармошка, теперь бурьян и крапива. И еще кладбище, где зарастают могилы, на которые некому ходить. Сидорин замолчал. Потом виновато улыбнулся. - Простите, опять не очень весело получается. - Асинкрит, говори, пожалуйста, - вдруг попросила Галина. – Я ведь сама из такой деревни. - А что говорить? Посмотришь телевизор – все пляшут, поют и играют... И никто не слышит предсмертного вздоха русской деревни. Нет, не крика, не плача даже, а вздоха – ей, сердечной, даже неудобно отвлекать других от забот такими пустяками... И постоишь на таком погосте часок-другой, походишь, меж крестов... — 54 —
|