Единственный крест

- Асинкрит Васильевич, Евгений Евгеньевич, может мы... - попыталась вставить Толстикова свое слово. Но Плошкин уже разошелся не на шутку:

- Другое дело, что не все понимают поэзию. Ведь есть же люди, от рождения глухие.

Сидорин вдруг засмеялся.

- Значит, если я скажу, как эти добрые женщины сейчас: «Чудесные стихи!» - я не буду глухим, а если промолчу или признаюсь честно, что мне они не понравились – сразу оглохну?

- Мне не нужны фальшивые похвалы, - с достоинством молвил Плошкин.

- Правда? Тогда слушайте: то, что вы сейчас прочитали, не стихи, а рифмованный набор из общих мест, чувств, фраз.

- Мальчишка, понимал бы хоть что-нибудь в поэзии! – глаза лирика налились яростью.

- Немножко понимаю. Хотите, прочту вам настоящие стихи?

- Ваши, что ли?– засмеялся оскорбленный до глубины чувств Плошкин.

- Зачем же?

- Только, ради Бога, не Рубцова.

- Вы его не любите?

- А что в нем особенного. Останься он жив, кто бы Коляна знал?

- А вы с ним... были знакомы?

- И даже пил. Если рассказать...

- Не надо, - попросил поэта Сидорин. – Но если для того, чтобы писать, как он – надо много пить – пейте.

- Издеваетесь?

- Нисколько. Я вам другого поэта прочитаю. Виталий Креков зовут. Живет в Сибири.

Евгений Евгеньевич пожал плечами:

- Пожалуйста. Хочу услышать «настоящие стихи».

Асинкрит начал читать. Читал он тихо, почти безразлично. Сидел на стуле, держал в руках пустую чашку и смотрел на Лизу:

Я искал тебя, любил и верил,

Чтобы жить и чисто, и светло.

Ты входила, не затронув двери,

Как рассвет в оконное стекло.

О, как долго продолжалась нега,

Изменялись кроны тополей,

Опадала пригоршнями снега

Тишина неповторимых дней.

Мы с тобой, любимая, далеки,

Но – как крылья, но – как два весла.

И опять стекают ливнем строки

С твоего заветного письма.

Глава девятнадцатая.

Живи, как дождь.

Еще месяц–другой назад Лиза не сомневалась в том, что уже никогда больше не будет радоваться жизни. А вот теперь у нее возникло чувство вины – перед Мишей. Его нет, и никогда – Господи, какое это страшное слово! – никогда не войдет он без звонка и стука в дверь, весь увешанный сумками и пакетами: даже в магазины Мише нравилось ходить самому, чтобы чувствовать себя «скворцом».

Скворец... Заботливый, умный, добрый. Его нет больше, но теперь ей не хочется никого винить и ревновать к тому, что они, люди вокруг нее, живы, а Миши больше нет. Лиза вновь смеялась, когда ей было смешно, удивлялась, когда кому-то удавалось ее удивить. И работа теперь – не избавление, не возможность убить время, скоротать тягучие часы и дни, а тоже радость. Толстикова писала о Богданове, переписывалась с художественными музеями. Вдобавок ко всему, с охотой водила экскурсии – по музею, городу, а несколько раз даже отправлялась с экскурсантами в другие города области.