|
- Да так, показалось… Действительно, все четко. Так чья это бумага? - Лев Борисович… - Кто? - Ну тот, известный энский краевед, который Ларису на лестнице окликнул, считает, что это бумага того самого милиционера, который умер от рака. - Один из тех, кто хоронил блаженного? - Да. - Но ведь они все молчали. Разве не так? - Молчать-то молчали, а совесть, видно, мучила. Лев Борисович вспомнил, что перед смертью милиционер тот несколько тетрадей своих воспоминаний передавал в музей. Наверное, в одной из тетрадей и был листок. - Да, все логично. Я часто бываю в запасниках музея, там черт голову сломит. - Арсений Васильевич! – матушка укоризненно посмотрела на писателя. - Что такое? А, понимаю! Простите, больше не буду его упоминать. Выражение уж больно образное… Матушка, скажите, а что вы намерены делать дальше? - Завтра еду к старцу Илие. Бог даст, благословит нам… Ладно, что об этом говорить? Завтра все видно и будет. Но когда они шли от реки обратно в монастырь, женская натура матушки взяла свое. И она поведала о своих мечтах: перенести захоронение блаженного Петруши на территорию монастыря. Матушка даже место присмотрела – в нескольких шагах от единственного уцелевшего собора. Над городом и обителью опускался вечер. Писатель любил эти выражения – «опускался вечер», «опускалась ночь». Как все-таки потрясающе образен русский язык! Кто видел, как в средних и северных наших широтах сгущаются сумерки – неслышно, тихо, даже как-то задумчиво, согласитесь, что более удачного выражения – «опускается вечер» трудно придумать. Матушка пошла по делам, которых у нее всегда было невпроворот, а Арсений Васильевич попросил разрешения побродить по кладбищу в одиночестве. - Зачем спрашиваетесь? – даже обиделась матушка Евфалия, - здесь теперь ваш дом. - Вы про кладбище? – улыбнулся писатель. - Да ну вас! Вам бы все шуточки шутить. Я про монастырь наш. - Извините, матушка. Просто иной раз без шутки жизнь совсем горькою становится… - То-то и оно, - вздохнула монахиня, - всем хочется сладкого. - А много сладкого – вредно. Ведь так? - Все-таки вы неисправимы, Арсений Васильевич, матушка наконец-то не выдержала и улыбнулась. И мгновенно лицо ее преобразилось. Женщина будто помолодела. - Стойте! – воскликнул Арсений Васильевич. - Что такое? - Улыбнитесь еще раз. Пожалуйста! - Вы меня пугаете… - Эх… У вас такая чудесная улыбка. Почему вы всегда нахмурены, сосредоточены? - А чему радоваться, Арсений Васильевич? Узки врата спасения. - Как чему? Тому, что Господь даровал нам эту жизнь, что терпит нас со всеми нашими грехами. Это я о себе, - оговорился он. – Что каждому из нас дано призвание и то, что мы делаем – нужно людям. Ведь это же здорово – быть кому-то нужным. — 32 —
|