|
Ночь… заснеженная улица… тускло светится магазинная витрина, тихо и нереально медленно падают искры снега в свете уличного фонаря, я смотрю на них, задрав голову, и почему-то именно сейчас особенно остро понимаю, что у меня украли жизнь, и что её уже не вернуть. Мне только шесть лет, как я могу это понимать? Я понимаю это сейчас, или понимал уже тогда? Жизнь можно построить новую, но ту, что украдена, уже не вернуть. Мне никогда не узнать – какой была бы моя жизнь, если бы с самого начала я мог бы чувствовать то, что мог, а не то, на что вынуждала меня агрессивная жизнь вокруг… вынуждала? Нужно было бороться. Почему я не боролся? Почему позволил себя сломать, запугать? Да, удалось замкнуться, оставить в себе неприкосновенный остров, я даже стер его с карты, и само его существование никому не было известно, и потом каким-то чудом удалось вернуться туда, оживить его, разгрести завалы невозможно дурно пахнущего дерьма, в этом ожесточении собственного ничтожества, в колебаниях между дерьмом и страшным дерьмом – удалось вспомнить, что есть нечто пронзительное, свежее и не пачкающееся – это, конечно, чудо, что мне удалось это вспомнить… ведь лет наверное с пятнадцати и до двадцати пяти я был трупом… удалось вспомнить, да… но украденную жизнь не вернуть… но можно построить новую – а чем я занимаюсь сейчас? Сколько еще будет тянуться это ожидание момента, когда захочется встать и сказать – «всё, я больше не играю в эти игры, я больше ничего тут не хочу, я больше не хочу наверстывать упущенное, мне плевать, если я чего-то еще не съел, не потрахал, не увидел, не купил – пора жить, пора испытывать переживание этой жизни, пора вернуться к тому, что я ещё помню». Когда это будет? И что мне мешает одновременно и путешествовать, и есть, и трахаться, и купаться, и заниматься шопингом, и в то же время острие своего внимание отдать главному – утверждаться в насыщенности, в искренности, отрешенности, преданности, чувстве красоты? Я ведь знаю эти состояния, я могу их испытывать – как же так получается, что я всё откладываю, откладываю… всегда находится повод еще отложить, еще… почему… страх поражения? И вот так что, пройдет еще несколько лет? А потом что? Еще несколько лет? А потом? Так нельзя… Голоса снизу снова пробились сквозь неторопливо текущие, переливающиеся, переползающие друг через друга мысли. …так приятно испытывать удовольствие просто от живых голосов, совершенно отстранившись от того – что именно говорится. Автоматизм распознавания смысла настолько развит, настолько доминирует, что становится очень трудно получать удовольствие просто от звучания голоса, не отвлекаясь на анализ слов… А ведь постоянно говорить и слушать что-то осмысленное – это всё равно, что ходить по лесу, и вместо того, чтобы смотреть на покачивающиеся тонкие стволы осин, прижиматься ладонями и лицом к грубой коре дуба, пропускать между пальцами струящуюся нежно-зеленую траву – вместо всего этого произносить латинские названия растений и птиц, высчитывать скорость прироста зеленой массы и заниматься прочей подобной ерундой. Возможно, эта странная привычка - использовать речь только как средство передачи информации - связана с озабоченностью? С омертвелостью ещё, это конечно, да, но ещё наверное и с озабоченностью, с высоким уровнем тревожности, которую каждый человек испытывает постоянно и фоново, всегда, даже когда ему кажется, что он совершенно всем доволен. Всегда и у каждого есть многослойный страх, всегда есть эта отрава – капля за каплей падает в твою кровь этот яд, секунда за секундой… как мы вообще ещё живы?? Если же ты не ожидаешь явно агрессии, если не чувствуешь угрозу, исходящую от окружающих тебя людей, то сразу же становится намного проще отключаться от смысла слов, и просто воспринимать голос как независимое от интеллекта явление природы. И тогда мысли приобретают не только смысл, но и очертания, и характер, и большую или меньшую глубину. — 128 —
|