Сиддхартха

эта мысль имеют такую высокую ценность, не представляет ли и это знание одно

из ребячеств мыслящих людей-детей. Во всем прочем, на его взгляд, мирские

люди стояли не ниже, а часто даже и выше мудреца, подобно тому, как и

животные, в своем упорном, не уклоняющемся в сторону стремлении к достижению

необходимого им, подчас кажутся стоящими выше людей.

Медленно развивалось и созревало в Сиддхартхе сознание, что такое, в

сущности, мудрость, в чем заключалась цель его многолетних исканий. Ведь, в

конце концов, она сводилась лишь к готовности души, к способности к тайному

искусству -- во всякую минуту, среди всяких переживаний мыслить,

чувствовать, вдыхать в себя единство. Медленно, словно цветок, распускалось

в нем это сознание, и на старом детском лице Васудевы он находил отблеск его

сияния: гармонию, уверенность в вечном совершенстве мира, улыбку, единство.

Но рана в душе все еще горела -- с тоской и горечью вспоминал

Сиддхартха своего сына, лелеял в сердце свою любовь и нежность, растравлял

свое горе, совершал все безумства любви. Вовек неугасимым казалось это

пламя.

И вот однажды, когда рана горела особенно сильно, Сидд хартха,

снедаемый тоской, переправился через реку, вышел из лодки и готов был уже

отправиться в город, чтобы разыскать сына. Река текла медленно и тихо -- это

было в сухое время года -- но голос ее звучал как-то странно, словно она

смеялась! Река звонко и явственно смеялась над старым перевозчиком.

Сиддхартха остановился, склонился над водой, чтобы лучше слышать, и в

медленно протекавшей воде увидел свое лицо. В этом отраженном лице было

нечто, напомнившее ему о чем-то позабытом. Он подумал и вспомнил: это лицо

походило на другое, которое он когда-то знал, любил и вместе с тем боялся.

Оно походило на лицо его отца, брахмана. И Сиддхартха вспомнил, как некогда,

юношей, вынудил отца отпустить его к аскетам, как он простился с ним, как

ушел и никогда не возвращался. Не заставил ли он своего отца страдать