Сиддхартха

пустоту, не видя перед собой никакой радости, никакой цели. Так сидел он

погруженный в себя и ждал. Этому-то он научился у реки: ждать, иметь

терпение, прислушиваться. И он сидел и слушал, сидел в пыли проезжей дороги

и прислушивался к своему сердцу, которое билось так устало и печально, и

ждал какого-нибудь голоса. Не один час просидел он таким образом -- он уже

не видел никаких картин, он все глубже погружался в пустоту, не видя перед

собой никакой дороги. А когда рана начинала гореть особенно сильно, он

беззвучно произносил слово "Ом", преисполнялся этого Ом. Монахи в саду

увидели его, и так как он уже много часов сидел, съежившись, на одном месте

и на его седых волосах накоплялась пыль, то один из монахов вышел из сада и

положил перед ним два банана. Старик даже не заметил этого.

Из этого оцепенения его пробудила чья-то рука, коснувшаяся его плеча.

Он тотчас же узнал это нежное, стыдливое прикосновение и пришел в себя. Он

поднялся и приветствовал Васудеву, который последовал за ним. А когда он

взглянул в приветливое лицо Васудевы, в его маленькие, словно заполненные

одними улыбками морщинки, в ясные глаза, тогда и он улыбнулся. Тут он увидел

перед собой положенные монахом бананы, поднял их, один протянул перевозчику,

а другой съел сам. После чего молча отправился с Васуде-вой в лес и вернулся

к перевозу. Никто не обмолвился ни словом о том, что произошло в этот

день,-- никто не произнес имени мальчика, не говорил о его бегстве, не

вспоминал про нанесенную им рану. Придя в хижину, Сиддхартха лег на свое

ложе, и когда Васудева через некоторое время подошел к нему, чтобы

предложить чашку кокосового молока, то нашел его уже погруженным в сон.

ОМ

Долго еще горела рана Сиддхартхи. Не раз случалось ему переправлять

через реку проезжих, имевших при себе сына или дочь, и ни разу не случилось,

чтобы он не почувствовал зависти, не подумал: "Столько людей, столько тысяч

людей обладают этим сладостнейшим счастьем -- почему же я лишен этого? Ведь