Сиддхартха

ищущих и подвигающихся святых мужей ни один не нашел настоящего пути?

Сиддхартха же голосом, в котором звучало столько же печали, сколько

насмешки -- тихим, немного печальным, немного насмешливым голосом, ответил:

-- Скоро, о Говинда, друг твой оставит стезю саман, по которой так

долго шел вместе с тобой, Я томлюсь жаждой, о Говинда, а на этом долгом

пути, пройденном вместе с саманами, я ни капли не утолил этой жажды. Все

время я жаждал познания, все время меня осаждали вопросы. Год за годом

расспрашивал я брахманов, вопрошал священные Веды, обращался к благочестивым

саманам -- год за годом... Быть может, о Говинда, было столько же умно и

целесообразно и обращаться с такими вопросами к птице-носорогу или к

шимпанзе. Сколько времени я потратил и все еще трачу на учение, а пришел

лишь к тому выводу, что ничему нельзя научиться. Мне кажется, на самом деле

нет ничего такого, что мы называем "учением": есть только, о друг мой,

знание, и оно везде, оно -- Атман, оно во мне и в тебе, и в каждом существе.

И у меня является мысль, что этому знанию ничто так не враждебно, как

желание знать, как учение...

Но тут Говинда остановился среди дороги, воздел руки к небу и

проговорил:

-- Не пугай, о Сиддхартха, своего друга такими речами! Воистину, твои

слова пробуждают тревогу в моем сердце. Подумай только: к чему же тогда все

благочестивые молитвы, к чему высокопочтенное сословие брахманов, что толку

в святости саманой, если, как ты говоришь, ничему нельзя научиться? Что же,

Сиддхартха, станется со всем, что на земле почитается священным, ценным,

достойным уважения?

И Говинда тихо, про себя, проговорил стих из Упанишад:

Кто мыслями, с чистой душой, погрузится в Атмана,

Словами не выразить сердца его блаженство.

Сиддхартха же молчал. Он обдумывал слова, сказанные ему Говиндой, и

старался продумать их до конца,

-- Да,-- размышлял он, стоя с опушенной головой,-- что же в таком