|
Новых таких друзей не будет. Есть умные люди, но им со мной неинтересно, и искать их трудно, я стесняюсь. Может быть, удастся спасти? Может быть. Я пойду на эту операцию, как на смерть. Не лицемерь: это он — на смерть. Ты останешься жить. Инфаркта или инсульта не будет. Слишком следишь за собой — не ешь лишнее, физкультура. Так я ж для работы стараюсь... Да, говори, говори. Шестьдесят лет. Еще год назад эдаким бодрячком шел. «Вот клапаны сделаны, вот будет камера. Практическая кибернетика». Ученики. Новая клиника. Книгу напишу. Буду, конечно, стареть, но красиво, благородно. Идеи выдавать — ну, так лет десять еще. Оперировать ребята будут, а я вроде как патриарх какой... На золоченом кресле. Черта с два! Клапаны не удались. Камеры нет. Новой клиники с кондиционерами, идеальной асептикой не будет. Кибернетика? Но вон Саша погибает, а без него один Володя не вытянет. Да и машины нет, а кто ее нам даст теперь? Стоит дорого, достать трудно. Не будет. Начальство не доверяет, и правильно, раз ума не хватило. Паши землю. В поте лица отрабатывай долги. В холщовой рубахе, босиком. И тут не можешь без фразы. Пойдем работать, смотреть больных. Впереди еще долгий день труда. И слава богу. Знакомый коридор. Ребятишки, сестры хлопочут. Линолеум совсем ободрался. Не сменят. И даже просить теперь стыдно. Всех больных знаю. Каждый день смотрю, все боюсь пропустить чего‑нибудь. — Сережа, почему ты ходишь криво? Уже давно пора выпрямиться. Ну, давай. Вот противный, совсем искривился. Пожимаю ему руку, он куксится, сдерживает крик. — Терпи, ты ведь уже большой, школьник. Ну, давай еще! — Дедушка, хватит! Ладно, пущу. Недосмотрели: сначала щадил руку с больной стороны, а теперь привык. Ничего, это можно поправить. Но лишняя неделя труда. На послеоперационном посту тишина. Тяжелых больных нет. Мария Дмитриевна разбирает медикаменты в шкафу — уборку делает. Это утром‑то, когда всегда дела полно. Поняла: — Вот видите, Михаил Иванович, даже делать нечего. — Соскучились? — Ну нет. Лучше бы всегда так было, чтобы без осложнений, без смертей. Смотрю ребятишек. Ничего особенного. Нина такая же спокойная, суховато‑ласковая. Что я о ней знаю? Почти ничего. Знаю, что и как она может оперировать, какую статью напишет, состояние ее диссертации, как относится к больным, что помнит, о чем забывает, как реагирует на замечания начальства, как обращается с сестрами. Это все нужно для работы. А за этим? Поздно перестраиваться. Почему? Нет, ты посмотри ей в глаза, спроси, как растет ее сын, читала ли она «Лезвие бритвы» и что думает о новой пьесе в нашем театре. — 172 —
|