Выйдя на улицу, Миша осмотрелся, вздохнул и сказал: - Знаешь, Сева, всё-таки мне всегда больше нравились шатенки. - А бритые наголо? – спросил я, прищуриваясь. - Ну… если они возможные шатенки – то почему бы и нет? - Так!.. Весенние бациллы проникли? - Да какие там бациллы… - он махнул рукой и хмыкнул. – Пойдём-ка лучше лавчонку какую-нибудь поищем. Лавчонку мы нашли неподалёку, в соседнем дворике. Уселись. Помолчали, прислушиваясь к пространству вокруг нас. - Маэстро, почитай стихи… Свои… Я почитал. - Ещё. Пожалуйста… Я почитал ещё… И ещё… И ещё… Помолчали. Ты знаешь, - сказал он, - я всегда мечтал быть поэтом. …Но со стихами у меня не ладилось; не ладилось – и всё тут! Это я уж потом понял, что быть поэтом – это вовсе не значит обязательно писать стихи, или картины, или музыку… Можно светить на тёмной дороге и иначе. …А среди тех, кто пишет стихи, картины, музыку – так мало настоящего, подлинного… Ну просто уму непостижимо, до чего обильно развелось плодовитых и успешных пустышек! Тебе, маэстро, часто придётся с ними сталкиваться. Мне жалко тебя… - Вот ещё… - Ты сильный. Но сила твоя – стеклянная, - тебя легко разбить. Ты уж поберегись… Я молчал. - Поэты – светлячки на Тёмной Дороге, по которой идут мёрзнущие и стенающие. …Казалось бы: ну много ли от светлячка света? Но гаснет из них один, и сразу же очевидность: стало темней… - Миша резко развернулся ко мне: - Маэстро, я прошу тебя… У тебя впереди столько соблазнов и пакостей, столько всяческих очарований и давилен… Сохрани в себе поэта, - пожалуйста, сохрани! – будь осторожней!.. Какая-то старушка, проходя мимо, в испуге шарахнулась в сторону. - Миша, успокойся… Что ты, право… Давай лучше покурим. Мы закурили. Черноярцев пыхтел трубкой, я – папиросой; над деревьями поднимался молодой изумрудный дым весенней зелени. — 31 —
|