Поначалу доктору Джекилу удается безопасно превращаться из доктора Джекила в мистера Хайда и обратно. Но по мере того как он все больше и больше потакает мистеру Хайду, последний начинает брать верх. Потворствуя стражу порога, мы даем ему все больше и больше силы. Это происходит постепенно, по чуть-чуть. Конечно же, он скрывает эту силу. Мы никогда на самом деле не знаем, насколько силен страж. Поэтому мы позволяем себе думать, что всегда являемся хозяевами положения. Нижеследующие отрывки взяты из исповеди, которую доктор Джекил написал непосредственно перед тем, как окончательно превратился в Хайда и совершил самоубийство: «Моя злая сторона, которой я дал силу, была сначала менее сильной и менее развитой, чем добрая сторона, свергнутая мной. С другой стороны, самый образ моей жизни, на девять десятых состоявшей из труда, благих дел и самоконтроля, обрекал зло во мне на бездеятельность и тем самым сохранял его силы. Вот почему, думается мне, Эдвард Хайд был меньше, слабее и моложе Генри Джекила. И если лицо одного дышало добром, лицо другого ясно и недвусмысленно отражало зло... Удовольствия, которым я незамедлительно стал предаваться в своем маскарадном облике, были, как я уже сказал, не очень достойными, но и только; однако Эдвард Хайд вскоре начал превращать их в нечто чудовищное. Не раз, вернувшись из подобного отступления, я дивился развращенности, на которую был способен. Этот дух, которого я вызвал из своей собственной души и послал одного искать наслаждений на его лад, был существом по самой своей природе злобным и преступным; каждое его действие, каждая мысль диктовались себялюбием; с животной жадностью он упивался чужими страданиями и не знал жалости, будто был сделан из камня. Генри Джекил часто ужасался поступкам Эдварда Хайда, но странность положения, неподвластного обычным законам, незаметно убаюкивала совесть. Ведь, в конечном счете, виноват во всем был Хайд и только Хайд. А Джекил не стал хуже, он возвращался к лучшим своим качествам как будто таким же, каким был раньше. Он даже спешил загладить зло, причиненное Хайдом, если это было в его силах. И поэтому его совесть спала... Месяца за два до убийства сэра Дэнверса я отправился на поиски очередных приключений, вернулся домой очень поздно и проснулся на следующий день с каким-то странным ощущением. Тщетно я смотрел по сторонам, тщетно мой взгляд встречал прекрасную мебель и высокий потолок моей спальни, тщетно я узнавал знакомый узор на занавесках кровати красного дерева и резьбу на ее спинке... Что-то продолжало настойчиво шептать мне, что я нахожусь вовсе не тут, а в комнатушке в Сохо, где я имел обыкновение ночевать в теле Эдварда Хайда. Я улыбнулся этой мысли и, как обычно, начал лениво размышлять над причинами этой иллюзии, иногда снова погружаясь в сладкую утреннюю дрему. Я все еще был занят этими мыслями, как вдруг в одну из минут пробуждения случайно взглянул на свою руку. Как вы сами не раз говорили, рука Генри Джекила по форме и размерам была настоящей рукой врача: крупной, сильной, белой и красивой. Однако лежавшая на одеяле полусжатая в кулак рука, которую я теперь ясно разглядел в желтоватом свете позднего лондонского утра, была худой, жилистой, узловатой, землисто-бледной и густо поросшей жесткими волосами. Это была рука Эдварда Хайда. — 39 —
|