|
Жена князя скончалась: бог взял ее душу еще позапрошлой осенью. От чего она ушла – они не знали. Милая была женщина, трудолюбивая, все больше по выпечке мастерица. Ладилось у неё кухонное дело, и все семейные, даже прислуга, уступала ей ту часть работы, когда дело шло к чайным угощениям. Князь шибко любил свою душечку. «Так знать бог рассудил», – думал он, вздыхая, когда мысль о жене посещала его. «Бог знает, что да как… мне ли быть в печали? А ей хорошо за пазухой, чудно». Приехав на бричке о лихой троечке с бубенцами в город, где зачиналась выставка, о которой все уже так твердили, что было грустно слышать, Полновский перешел к осмотру полотен. И он к удивлению своему нашел, что они не то что бы не дурны, а напротив, много лучше тех, которые он почитал в своем поместье. Как же определить такую тонкую характеристику живых работ? (Картины Александра были истинно живыми: трудно было отвести взгляд – все казалось, что поле колышется, что воды текут, а краски смешиваются и проникают друг в друга на ваших глазах.) Эта удивительная особенность под корень уничтожила любое сомнение. Да! То была рука мастера, наверное! Не мешкая, князь нашел хозяина галереи. Господин Манякин был рад визиту знатной особы, и принялся расшаркиваться в свойственной ему заигрывающей манере. Полновский прервал его грубо. – Кто владелец полотен? – спросил его он, – Как имя художника? – Владелец… э-э, видите ли, я перенял право на все картины этого неизвестного миру художника, – соврал Ильяс Николаевич, сам не понимая зачем, но позже, когда разговор продолжился, легко вздохнул – ведь соврал так удачно, а главное с «прибылью соврал-то!». – По тысяче за картину, не торгуясь, – сухо продолжил ценитель искусства, прямо гладя сквозь глаза Манякина в его хитрый ум. Долгая пауза повисла в комнате. Там, за дверями, в просторных залах шла оживленная толкотня, пустые беседы под ничего не выражающую мелодию (ведь Манякин сэкономил даже на музыкантах – пригласил кочевых артистов за полцены) и осмотр картин прогремевшего художника, ставшего всего за несколько дней таким модным и востребованным. А в комнате, где два деловых человека обсуждали сумму в тринадцать тысяч (на которую, как уже успел подсчитать ум галерейщика Манякина, он сможет кутить до глубокой старости беззаботно) стояла тишина. Манякин поморгал, почмокал, склонил голову немного набок – влево, затем вправо, почесался, кажется, присвистну. Ему было неловко. Он был не готов к таким деньгам сразу же. Все, на что он рассчитывал со своего выставочного предприятия, составляло от силы четыре-пять тысяч рублей. И то – при хорошем раскладе дел. Это были большие для него деньги. Теперь же он медлил с ответом, потому что, как он думал « с чего бы ради этот господин швыряется такими суммами так вот запросто?». Не промах ли выйдет у него, ежели сейчас он согласится на тринадцать тысяч? Ошибаться он не любил, особенно в делах о деньгах. — 25 —
|