Обучение у воды, путь Шоу-Дао. Книга 2

понукать лошадь, которая по-прежнему не обращала на это никакого внимания.

Пулемётная очередь взметнула фонтанчики снега далеко впереди. Моторы проревели над самой моей головой, и, обо­гнав меня, истребитель лёг на крыло, делая круг, чтобы снова зайти на цель.

— Мазила, мать твою... —выругался я про себя. —Даже рас­стрелять по-человечески не можешь!

Показавшаяся мне бесконечно долгой новая пулеметная оче­редь снова легла впереди, на этот раз несколько ближе.

Немец зашёл на новый круг.

— Упорная скотина, —подумал я. —Такой не отвяжется, пока не добьётся своего.

Во мне оживала надежда. Я понял, почему истребитель не мог попасть в меня. Фриц был хорошим стрелком, но он с ти­пично немецкой педантичностью слепо следовал выученным назубок правилам и инструкциям. Нарушить правила он не мог, даже если что-то не получалось.

Наблюдая за мной сверху, он не мог различить, идёт ло­шадь шагом или галопом, но, глядя на то, как бешено я её понукал, он должен был заключить, что коняга мчится во весь опор, и, естественно, давал при стрельбе упреждение, предус­мотренное инструкциями для скачущей галопом лошади.

— Промажешь, — сказал я сквозь зубы, с удвоенной силой понукая упрямую клячу.

В третий раз пули впились в землю передо мной. Сделав большой вираж, самолёт скрылся в том же направлении, отку­да прилетел.

— Наверно, расстрелял весь боекомплект, — подумал я. — Пусть теперь до конца жизни гадает, почему он в меня не попал.

Отпустив поводья, я обессилен™ склонился на шею лоша­ди. Она с облегчением остановилась и замерла, тяжело дыша, как будто действительно только что неслась галопом. Перевя­занная рука снова начала болеть. Я смертельно устал. Мне хотелось одного — закрыть глаза и заснуть на неделю или на несколько лет, пока не кончится это безумие, эта бесконечная беспощадная война.

Прошло несколько минут. Я выпрямился в седле и здоро­вой рукой натянул повод. Лошадь с тяжёлым вздохом подняла голову и обречённо двинулась вперёд нетвёрдым медленным шагом. Я был жив. Нить моей жизни не прервалась. Я ехал в свою часть.

Я открыл глаза. Лицо Учителя было спокойным и бесстра­стным. Мне показалось, что какой-то огромный болезненный нарыв лопнул в моей душе. и впервые в жизни я зарыдал на­взрыд. Я плакал, как ребёнок, оплакивая невыносимые стра­дания и боль, через которые прошли мои родители для того, чтобы, наконец, встретиться и создать новую нить жизни, мою, такую безмятежную и благополучную по сравнению с тем, что довелось пережить им. Я плакал о солдатах, нити жизни кото­рых оборвались на грязном окровавленном снегу, и вместе с которыми погибли их ещё не родившиеся дети.