|
– А звезды сами по себе, ну… и черт с ними! Дядя Нечипор вдруг затосковал. Встал со стула, подошел к елке вплотную, погрузил неслышный стариковский взгляд в переплет ее затихших ветвей, коронованных сейчас наивно-очаровательным блеском золотой и серебряной мишуры. – А все-таки… это мы, старики, придумали елку. Значит, хотелось людям радости, если придумали. Нельзя без радости жить. Марина Семеновна подошла ближе, сложила руки на фартуке: – И я так подумала, дядя Нечипор. Для Мити, само собой, елка ни к чему… он мужчина… теперь мужчины серьезные, не любят пустяков. А я подумала: для Вари будет приятно, да и мне хорошо, в детстве я не видела елок. Хоть на старости Новый год по-настоящему встретить. Дядя Нечипор аккуратно выслушал Марину Сергеевну и вдруг энергично заинтересовался: – Да какая же она есть, эта самая Варя Панченко? Анкетные данные… хоть самые минимальные… Марина Семеновна не ответила, не хотелось ей ничем разбавлять сегодняшнюю радость. Посмотрела на мужа, а Илья Павлович нарочно занялся бутылкой кагора и ответил в другом тоне: – Хороший штопор. На нашем заводе тоже такие штопоры будут делать. Ширпотреб… Дед не унимается: – Штопор – нужная вещь для широких масс, это правильно, а все-таки Варя Панченко в смысле елки может и не подойти. Потому, что ваш брат, прекрасный пол, тоже летает, и довольно далеко. Какая же у них нежность? Илья Павлович осторожно ввинчивал штопор, сердито следил за его работой и со штопором разговаривал: – Летает… А что ж ты думаешь? Еще и не так полетит. А нежность… само собой, при них останется. Нежность – это специальное дело. Ох, и штопор же замечательный! И женщины другие, и все другое. А елка… может, и лишняя. Дядя Нечипор обернулся к елке с таким видом, словно попрощаться хотел с этим чудесным старинным изобретением. Обернулся и так засмотрелся, что не обратил внимания на сильный, веселый звонок в передней. Марина Сергеевна, как ребенок, вылетела из комнаты. Илья Павлович нацелился было острием штопора в горлышко портвейна да в таком положении и задержался на несколько секунд. Потом не спеша поставил бутылку на стол, а штопор – мелкая вещь – запутался между пальцами и долго вертелся между ними, когда Илья Павлович стоял уже в передней. Митя швырнул фуражку на сундучок и бросился к матери. – Ой, родной мой, здравствуй, да какой же ты холодный, – мать улыбалась, чтобы не плакать. Страстно хотелось ей все смотреть и смотреть на румяное, совсем еще детское лицо сына, на ясные глаза и темный пушок на верхней губе, а в то же время не могла она оторваться от фигуры, торчащей у самых дверей. Суматошливая, напуганная радостью мысль никак не могла понять, что такое неладное происходит у дверей. Митя вспомнил: — 331 —
|