|
– Ну, понимаю, а дальше? – А дальше так: Пушкин сказал стихами… и такими, прямо замечательными стихами, и потом… это…… еще одно такое слово, ага: нежными стихами! Нежными стихами. И говорит: это и есть красота! – Красота?! – Да, а вы, говорит, ничего не понимаете в красоте, а все хотите переделать на другое. – И ничего подобного! А кто хотел переделать? – Ну, так он так говорит: вам хочется переделать… на разговор, нет, на язык пьяного хулигана. Вам, говорит, не нужно Пушкина, а вам нужно надписи на заборах… Володька стоял прямо, слушал внимательно и начинал кривить губу. Но глаза опустил, как будто в раздумье. – И все? – И все. Он еще про тебя говорил. – Про меня? – Угу. – Интересно. – Сказать? – А ты думаешь, для меня важно, как он говорил? – Для тебя, конечно, не важно. – Это ты уши распустил. – Ничего я не распускал. – Он тебя здорово обставил. А как он про меня сказал? – Он сказал: твой Володька корчит из себя англичанина, а на самом деле он дикарь. – Это я? – Угу. – И сказать «корчит»? – Угу. – И дикарь? – Угу. Он так сказал: дикарь. – Здорово. А ты что? – Я? – А ты и рад, конечно? – Ничего я не рад. – Я, значит, дикарь, а ты будешь, скажите, пожалуйста, культурный человек! – Он еще сказал: передай своему Володьке, что в социалистическом государстве таких дикарей все равно не будет. Володька презрительно улыбнулся, первый раз за весь разговор: – Здорово он тебя обставил. А ты всему и поверил. С тобой теперь опасно дружить. Ты теперь будешь «культурный человек». А твоя сестра все будет рассказывать, ей девчонки, конечно, принесут, ничего в классе сказать нельзя! А ты думаешь, она сама какая? Ты знаешь, какая она сама? – Какая она сама? Что ты говоришь? Александр и впрямь не мог понять, в чем дело, какая она сама? Надя была вне подозрений. Александр, правда, еще не забыл первого ошеломляющего впечатления после того, как выяснилось, что Надя его выдала, но почему-то он не мог обижаться на сестру, он просто обижался на себя, как это он выпустил из виду, что сестра все узнает. Теперь он смотрел на Володьку, и было очевидно, что Володька что-то знает. – Какая она сама? – О! Ты ничего не знаешь? Она про тебя наговорила, а как сама? – Скажи. – Тебе этого нельзя сказать! Ты такой культурный человек! – Ну, скажи. Володька задирал голову в гордой холодности, но и какое-то растерянное раздумье не сходило с его полного лица. И в его глазах на месте прежней высокомерной лени теперь перебегала очередь мелких иголочек. Такие иголочки бывают всегда, когда поврежденное самолюбие вступает в борьбу с извечным мальчишеским благородством и любовью к истине. — 157 —
|