|
– Это верно, нужен маленький опыт… И неслышно, как мать договорила. Вот мастера шептаться! Надя заговорила быстрым возбужденным шепотом: – Мамочка, тебе хорошо говорить: маленький опыт! А если ничего нет, никакого самого маленького, а? Скажи, как это так: опыт любви, да? Скажи, да? Опыт любви? Ой, я ничего не понимаю. «Сейчас заплачет», – решил Александр и еле заметно вздохнул. – Не опыт любви, что ты! Опыт любви – это звучит как-то даже некрасиво. Опыт жизни. – Какая же у меня жизнь? – У тебя? Большая жизнь – семнадцать лет. Это большой опыт. – Ну, скажи, ну, скажи! Да говори же, мама. Мать, видимо, собиралась с мыслями. – Ты не скажешь? – Ты и сама знаешь, не прикидывайся. – Я прикидываюсь? – Ты знаешь, что такое женское достоинство, женская гордость. Мужчина легко смотрит на женщину, если у нее нет этой гордости. Ты знаешь, как это легко сдержать себя, не броситься на первый огонек. – А если хочется броситься? Александр совсем начинал грустить, когда же, наконец, они будут говорить о том самом вечере. И что такое случилось? Говорят, как в книгах: броситься, огонек! мать сказала строго и гораздо громче, чем раньше: – Ну, если уж очень слаба, бросайся, пожалуй. Слабый человек, он везде проиграет и запутается. От слабости люди счастье пропивают. – А почему раньше было строго? А теперь почему такая свобода: хочешь женишься, хочешь – разводишься? Почему при Советской власти такая свобода? Мать ответила так же строго: – При Советской власти расчет идет на настоящих людей. Настоящий человек сам знает, как поступить. А для слякоти всегда упаковка нужна, чтобы не разлезалась во все стороны. – По-твоему, я слякоть? – А почему? – А вот видишь: влюбилась… чуть не влюбилась… Александр даже голову поднял с подушки, чтобы слушать обоими ушами: – Чуть или не чуть, я этого не боюсь. Ты у меня умница, и тормоза у тебя есть. Я не за то на тебя обижаюсь. – А за что? – Я от тебя такого малодушия не ожидала. Я думала, у тебя больше этой самой гордости, женского достоинства. А ты второй раз встретилась с человеком и уже прогуляла с ним до часу ночи. – Ох! – Это же, конечно, слабо. Это некрасиво по отношению к себе. Наступило молчание. Наверное, Надя лежала на подушке, и ей было стыдно говорить. Потому что и Александру стало как-то не по себе. Мать вышла из спальни и направилась в кухню умываться. Надя совсем затихла. Александр Волгин громко потянулся, кашлянул, зевнул, вообще показал, что он насилу проснулся от крепкого сна и встречает день, не подозревая в нем ничего плохого. За завтраком он рассматривал лица матери и сестры и наслаждался своим знанием. У Нади ничего особенного в лице не было, представлялась она шикарно, даже шутила и улыбалась. Только глаза у нее, конечно, покраснели, и волосы были не так хорошо причесаны, как всегда, и вообще она не была такая красивая, как раньше. Мать разливала чай и смотрела в чашки с тонкой суховатой улыбкой, которая, может быть, выражала печаль. Потом мать быстро взглянула на Александра и действительно улыбнулась: — 162 —
|