|
Увидев Сергея, Таня вскрикнула, выбежала из круга, бросилась к нему: – Слушай, Сергей, как это с твоей стороны… – Подло? – Конечно, подло. Ждем, ищем – говорят, пошли на реку, и здесь нету. Ты зазнался. Признавайся, зазнался? Таня говорила быстро, весело, даже в темноте был виден голубой блеск ее глаз, и Алеша с грустной памятью пожалел о чем-то, что было так мило и так слабо сопротивлялось времени. Говоря свои укорительные речи Сергею, Таня дружескинебрежным жестом протянула Алеше руку, не глядя на него. Рука оказалась нежной и теплой, и Алеша опустил ее с тем же грустным сожалением. – Я знаю, для чего я вам нужен, – говорил Сергей. – Вам невтерпеж про Петроград послушать. Только дудки. Целый день рассказывал, рассказывал, теперь хочу наслаждаться жизнью. На опрокинутых лодках, на санях-поплавке сидели юноши и девушки, беседовали тихонько, иногда смеялись, слушали других, потом снова затихали и так же тихо исчезали группами, а на их место приходили другие. Только Николай Котляров сидел все время в одиночестве и смотрел на реку. Сергей стоял против Тани, высокий и могучий, говорил басом. – А помнишь, Таня, когда начиналась война, ты сказала, помнишь, на кладбище сказала: если я вернусь целый и невредимый, ты меня поцелуешь? Помнишь? И вот смотри: давно вернулся целым, все ожидаю и ожидаю, а ты молчишь. Павел Варавва сказал: – И я слышал. Таня оглянулась на Павла с той грацией, которая приходит только в счастливые дни любви. – Сережа, во-первых, война не кончена. Во-вторых, тогда мой поцелуй был бы для тебя наградой, а теперь я не уверена… – Согласись, что вопрос далеко не ясен… Но я тебя поцелую, если расскажешь про Петроград. – Да мало я вам рассказывал? Я тоже человек гордый… Сергей присел на поплавок рядом со скучающим Степаном Колдуновым. Алеша поднял голову, присмотрелся к слабо мерцающим звездам, что-то тихонько засвистел и замолк. – Хорошо здесь, – сказал Сергей, – мирно. Собственно говоря, в такой вечер нужно запретить разговаривать. Да еще на таком берегу, на такой реке. Таня, сядь рядом со мной, исключительно для поэзии. Ты посмотри, даже Павел поэтически настроен – Павел, большевик, революционер, борец за правду. Поверить трудно – такой деятель, а теперь стоит и мечтает. – Я не мечтаю, я думаю, – ответил Павел и кашлянул: с таким трудом слова выходили у него из уст. – О чем же ты думаешь? – Я не умею рассказывать. – Давай, я за тебя расскажу. – Сережа, расскажи, голубчик! – Таня взяла Сергея за руку. – А то он всегда молчит, и ничего про него не узнаешь. Могу. Он думает, во-первых, о том, что на Костроме ему тесно и он не может развернуть своих талантов. О том, что на заводе мало работы и за прошлый месяц он получил только сорок пять рублей. В-третьих, он думает о том, что ты должна уехать в Петроград и тогда на Костроме станет еще теснее; в-четвертых, он не уверен, что ты любишь именно его, Павла Варавву, а не меня или Алешу. В-пятых, у него протерлись праздничные штаны. Протерлись потому, что они слишком долго были праздничными штанами. — 348 —
|