|
А поутру дёрнули меня ещё до подъёма, прямо с нар, в шарашку. Повели под конвоем, а я иду и секу — подле шарашки валяются, как падаль, оба мои барыги, начинённые, по всему видать, пулевым металлом. Оба дохлые, допрос с них не снимешь. Ай да подфартило мне, думаю. Можно, стало быть, уходить в глухую несознанку — подельников моих не возьмёшь отныне в оборот. Мёртвые не дают показаний. Едва вошёл в шарашку, граждане начальники ножками застучали на меня, замахали кулаками. Стали, в общем, шить мне попытку к бегству. Оказалось, у того барыги, который мокрушник, был в лагере один дружок. И мокрушник всё про наши планы выложил этому своему корешу как раз накануне побега. Звал его с собой. А кореш был с гнилой начинкой — из постукивающих. Он тут же побежал к куму и продал ему нас со всеми нашими потрохами, назвав, между прочим, каждого поимённо. Попытались граждане начальнички, шобла оперная, припаять мне побег, да не вышло. Я поднял хипеж на весь лагерь. Я им, мусорам, так и сказал: бросьте, говорю, пудрить мозги честному зеку. Где вы угрохали тех двух барыг? За зоной. А я где был в сей исторический незабываемый момент? В бараке на нарах. У меня, говорю, полный барак свидетелей. А стукачу позорному так и передайте — ежели он и дальше будет развешивать свою дурную чернуху про меня, то я его уделаю. Врёт он всё, граждане начальники, этот ваш доноситель. Вот он я — перед вами, весь как на ладони, доставленный сюда под конвоем, подчеркну, из барака, а не из дырки в земле, тёпленький ещё после скупого арестанского сна. Оперы побушевали, поорали, тем их шухер и кончился. Сообразили мусора: безнадёга, полный бесполезняк — клеить мне участие в побеге. Нет против меня никаких веских фактов, кроме того дурного доноса. Ну, помяли мне слегка бока, сунули для острастки на пятнадцать суток в БУР, и на том заглохло дело. Знаешь, Лёха, что меня особо психует во всей этой истории? А то, что прозрачная харя в облаке спасла от смертельной удавки на горлянке только меня одного. А мокрушника и того барыгу, что на время в лазе застрял, пустила, как отбросы общества, по боку — прямиком под пули. Что она, рожа, такое-этакое во мне нашла? Чем я ей приглянулся? Ты во мне ничего не находишь этакого... ну, необычного? Нет? Вот и я сам не нахожу. А она, кажись, нашла... Знать бы — что!... Ладно, дай на прощанье руку, Лёха. Да, раздухарил ты меня, фраер, своей лекцией, раздухарил... Ну, всё. Бывай. Иду жить дальше. Лжепомощники Сейчас, когда я пищу эти строки, передо мной на письменном столе лежит номер одной московской газеты, поступивший в продажу то ли год, то ли два года тому назад. Я сознательно темню, не указываю ни название газеты, ни дату выхода в свет этого её номера. — 65 —
|