|
— Довольно разговоров! — визгливо орал, расталкивая всех, какой‑то низенький злобный священник с всклокоченной бородой и бегающими свиными глазками. — Раздевайте их и приступайте к распятию! Последние слова были обращены к римским солдатам, полукружием стоявшим за мрачным центурионом. — Не раздавай приказаний тем, кем не командуешь, иудей, — резко сказал последний. — Мои солдаты исполняют свой долг по отношению этих двух, — указал он на разбойника и менялу, — ибо они осуждены проконсулом; а что до несчастного Назорея, он отдан вам, вы и делайте с ним, что хотите. Рука римского солдата не прикоснётся к нему. Но я сделаю то, что должен сделать… И с этими словами центурион обернулся и сделал знак стоявшему сзади солдату. Тот подал ему деревянную окрашенную ярко‑красной краской табличку с написанными на ней по‑еврейски, по‑гречески и по‑римски словами: «Иисус Назорей, Царь Иудейский». Центурион прибил её одним ударом молотка к возглавию креста Галилеянина. Из уст сомкнувшихся подле саддукеев и священников вырвался крик злобного негодования. — Сними это, солдат, сними тотчас же! — кричали они, и маленький священник попытался было сорвать табличку, но был отброшен в сторону могучей рукой центуриона. — По приказанию наместника кесаря, Понтия Пилата! — властно возгласил он и поднял руку вверх. — Если вам не нравится надпись, идите к консулу и требуйте отмены, но пока, клянусь Юпитером[82], не советую никому мешать римскому солдату исполнять отданное ему повеление! Приступайте к делу, — коротко бросил он приказание своим солдатам. Те молча подошли к разбойнику и меняле. Первый сам сбросил с себя одежду и лёг на крест, не отрывая ни на секунду глаз от кроткого, измождённого, но сиявшего каким‑то внутренним светом лица Галилеянина, стоявшего, сложив руки, у своего креста. Отвратительная сцена началась с менялой, который кричал, визжал и кусал руки раздевавшим его солдатам. Маленький священник, уже оправившийся от удара центуриона, о чём‑то быстро пошептался с группой саддукеев и наконец подбежал к нему и стал что‑то торопливо говорить, размахивая руками и указывая то на лежавшего уже на кресте разбойника, то на визжавшего менялу. Выражение неизъяснимого отвращения и презрения пробежало по мужественному лицу солдата. — Клянусь Юпитером, — сквозь зубы пробормотал он, — сколько низости кроется в душе твоей, священник. Какому Богу ты служишь? Кровь, по‑твоему, тебе запрещено проливать, а лгать, обманывать и предавать можно? Но ты прав: два этих негодяя — тоже иудеи, и относительно их я не имею приказаний, а ты назначен распорядителем казни. Делай что хочешь, я мешать не буду. — 32 —
|