|
Я буду называть первую линию этого возрождения «организ-мическим ассоциативизмом», чтобы отличать его поглощенность 296 Образные основы сознания воображением и эстетикой от более механистического и лучше известного ассоциативизма Локке, Хартли и Милла. Следуя здесь описанию Джеймса Инджелла (Engell, 1981), мы обнаруживаем подробную формулировку эмерджентного слияния или соединения чувств, которое должно объяснять творческую способность, проявляющуюся в эстетике, метафоре, мифе и интуиции. Джозеф Эдди-сон, писавший в начале 1700-х гг., понимал воображение как «слияние чувств» в «общем центре», где каждое чувство складывается с другими и, в свою очередь, изменяет их, создавая «совокупное впечатление», большее, чем его части. Хатчинсон и Эйкенсайд позднее высказывали предположение, что именно это «внутреннее чувство» воспринимает красоту и эстетическую гармонию с физической природой. В начале 1800-х гг., литературный критик и историк Уильям Хазлитт плодотворно развил эти представления в теории разума, удивительно похожей на ту, что предложили Ла-кофф и Джонсон. Он был частью традиции литературной критики, которая стремилась сформулировать теорию того, что реально делали в своих произведениях такие романтические поэты, как Гёте, Ките и Кольридж. Воображение, симпатия и интуиция понимались как взаимосвязанные аспекты текучего слияния чувств в «общую осведомленность», в котором один модально-специфичный паттерн переходит в другой, тем самым создавая новые формы. Хаззлит использовал для этого внутреннего чувства термин «вкус» (англ. gusto) — переинтерпретируя латинское слово, означающее «вкусовое ощущение» (англ. taste), в смысле общей интуиции и здравого смысла (англ. common sense). Он считал вкус центральным ощущением, возбуждающим и воссоединяющим все чувства сразу, связывая их воедино, как ладонь связывает свои пять пальцев. Вторая линия выражения, сосредоточивавшаяся на сопереживании и чувствах общности, отражает более близкий древнеримским мыслителям аспект классического понятия sensus communis. Впоследствии он отразился у К. С. Пирса в понятии прагматического здравого смысла как истинной сути абстрактного знания и непосредственного чувства или ощущения реальности (Pierce, 1905; Arendt, 1971). Следуя в основном описанию Ганса-Георга Гадаме-ра, мы начнем с относящегося к началу 1700-х гг. представления графа Шафтесбери о sui generis (своеобразном) внутреннем чувстве как спонтанном источнике нравственности, которую открыто от- Census Communis 297 ридали Гоббс и Локке. Именно воображение, сегодня считающееся самой личной из всех способностей, позволяет нам ставить себя на место других людей. Для Шафтесбери воображение было именно нравственной способностью. К концу 1700-х гг. шотландские философы здравого смысла (Рейд, Браун) утверждали, что здравый смысл, воплощающийся в повседневном практическом суждении, происходит от способности ума связывать себя с миром посредством объединения чувств. Наконец, швейцарский пиетист Этингер снова прямо переводит sensus communis как «сердце». «Мысль сердца» способна — если только мы ей позволяем — прозревать основные правила жизни. Эту точку зрения, пожалуй, лучше всего выразил Уильям Фолкнер в своей повести «Медведь»: «Истина одна. Она неизменна. Она охватывает все, что трогает сердце — честь и гордость, и сострадание, и стремление к справедливости и свободе. Все они трогают сердце. И то, чего держится сердце, становится истиной, насколько мы знаем истину. Теперь понимаешь?» (Faulkner, 1946, р. 329-330). — 206 —
|