|
Латинское sensus communis устраняет эту неопределенность между «низшим» и «высшим» в объяснении Аристотеля в пользу последнего. Вариант sensus communis у Цицерона (Bugter, 1987; Van Holthoon, 1987) соединяет koine aesthesis (coeno-aesthesis) Аристотеля с koine ennoia стоиков — означающим социально разделяемые или общие идеи — в понятие, приближающееся по значению к нашему «здравому смыслу». Термин sensus communis относится к суждениям, разделяемым людьми, и позднее, к 1700-х гг. (Arendt, 1971), проявляется в простонародном словоупотреблении в виде выражения «обладать шестым чувством в отношении чего либо». Единственное различие между древнеримским и современным значением этого термина <в том, что первый еще нес в себе намек на связь между мышлением и слиянием чувств. У Фомы Ак-винского в «Summa Theologica» sensus communis представляет собой одно из «внутренних чувств» и обладает множеством «чувствительных способностей». Это корень внешних чувств, основывающийся на «количестве», как их общем свойстве, и источник самоосведомленности — «как когда кто-нибудь понимает, что он видит» или делает суждение, проводящее различие между чувствами. Кроме того, оно тесно связано с фантазией и воображением, а также со способностью «оценки» или «суждения». По существу, на этом этапе sensus communis очень близко подошло к определению разума (Van Holthoon, 1987), ясно подразумевая при этом, что такая само-сознательная способность основывается не межмодальной интеграции.2 ш* 292 Образные основы сознания Однако полный смысл классического понимания sensus communis мог проявиться только в романтизме XVIII в., с его интересом к эстетике и эмпатии, и возвышением воображения над рассудком в качестве определяющего достижения человеческого разума. Следующее и более недавнее объединение этих многочисленных частей альтернативной теории разума происходило, более или менее независимо, в работах Гешвинда, Лакоффа и Джонсона, и в моем собственном подходе к надличностным состояниям. Между тем, основное течение нашей психологии, напротив, как правило, тщательно отделяло интеллектуальную или вычислительную способность, как чисто «внутреннее чувство», от восприятия, тела и мира. Общность чувств, утраченная в качестве динамически-целостного понятия, вместо этого выходит на поверхность в более замещенном и фрагментарном виде как электрическая основа функционирования нейронов, также тождественная во всех модальностях и от периферии до кортикального центра. Первым шагом в помещении разума «внутрь», в качестве одинаково удаленного от чувств и от мира, стало превращение Локком и Галилеем представления Аристотеля о специфических и общих сенсибилиях в различие между первичными и вторичными качествами. Все качества, специфичные для той или иной модальности, как-то: цвет, мелодия и вкус, теперь становятся вторичными, «субъективными» и находящимися вне того, что может «объективно» исследовать наука. Они становятся «просто опытом». Единственными свойствами, доступными для количественного и научного описания, считаются первичные качества — размер, форма и, самое главное, количество и движение (Martinez, 1974). Первичные качества обладают большей реальностью, чем наш опыт мира, поскольку они составляют саму основу физической вселенной, как ее понимали Галилей и Ньютон. Вторичные качества отсекаются от первичной реальности. Они становятся основой нашего современного понимания сознания как отдельной и субъективной сферы. То, что в общих сенсибилиях Аристотеля имело оттенок «ощущаемой реальности» и непосредственности (Arendt, 1971) — «поддержания контакта» с «потоком» реальных событий, «мысли сердца», — становится ограниченным тем, что может быть измерено и вычислено. Все, что сюда не входит — в том числе, как ни парадоксально, наш непосредственный опыт мира, — в конечном счете попадает в сфе- — 203 —
|