|
Я склонна с ним соглашаться. Книга Логгинза рискованно личная, она битком набита автобиографическими откровениями и размышлениями. Это двойной автопортрет и, по большей части, не слишком лестный – из‑за пронзительной прямолинейности. Читая эту книгу, наслаждаясь ее предельной искренностью и душевным правдорубством, я подумала: «Вот как нужно писать. Только такие рискованные тексты мне нравится писать – и читать – спустя все эти годы». Писать нужно честно. Почти невозможно быть одновременно честным и скучным. Быть честным можно по‑разному: это рискованно, это страшно, это трудно, стыдно и требует немалых усилий, но это совершенно точно не скучно. Когда мне не хватает вдохновения, я задаю себе вопрос: «Получается ли у меня говорить правду? Есть ли что‑то такое, чего я не говорю, чего боюсь сказать?» Когда ответ: «Да», это сразу понятно по тексту. Он становится мягким, робким, подпорченным, но честность мгновенно справится со всем этим. Говоря правду на странице, как и в отношениях, вы всегда погружаетесь глубже. На этой неделе я наблюдала за собой не с лучшей стороны. Приятель послал мне факс, где утверждал, что бывают «настоящие люди искусства» и все остальные. Моей реакцией была самая настоящая ярость: как посмел мой приятель рассуждать о «настоящих людях искусства», и которые из них настоящие? Я выпалила возмущенный факс в ответ. «Пошел ты ____________________, – гласило мое послание. – Ненавижу все эти иерархии…» Оно было честным – в некотором смысле. Но не настолько, чтобы я почувствовала себя чистой. На следующее утро я проснулась с томительным ощущением глубокой внутренней тревоги. Что‑то меня донимало. То была мысль о том, что в чьих‑то глазах, и, возможно, в глазах моего друга, я – не настоящий человек искусства. Мнение друга оказалось для меня действительно важным. Стоило мне признать, что не чувствую себя крутой, и что для меня все еще важно выглядеть и чувствовать себя крутой, я смогла отправить еще один факс: «Извини, что не сдержалась, – писала я. – Просто мне пришлось научиться заниматься творчеством по‑другому, не так, как это делают кончено крутые чуваки». Я пояснила, что была писателем – и матерью‑одиночкой и не всегда могла съездить на место действия, была писателем – и ходила на родительские собрания, писала сценарии для сериала «Пороки Майами» – и еще статьи для женского журнала «Редбук». Написав все это, я поняла: хотя мне самой это казалось чепухой, чему‑то во мне все‑таки хотелось быть крутой, модной, прикольной и творить произведения, набитые банальностями. Какой‑то части меня хотелось вернуть все сигареты «Кэмел», что мне довелось выкурить, каждую пару моих узких джинсов и потрепанных ковбойских сапог. Мать, преподаватель, автор сборников молитв, я до сих пор носила в себе ту часть, что хотела бы увидеть у себя в паспорте отметку: «Она крута», и этой печатью одобрения я, судя по всему, до сих пор не наградила саму себя. — 93 —
|