Стратегии счастливых пар

Главный успех их встречи состоял в двух победах, одна из которых оказалась неминуемым следствием другой. Первая заключалась в том, что вопиющий эгоизм навсегда бросил их в объятия друг к другу: каждый осознавал, что практическая польза объединения проявится прежде всего в усилении, в развитии творческой потенции. Тут сработал извечный защитный механизм человеческой породы; наркотическое пристрастие каждого к творческому самовыражению породило этот союз. Но лукавство оказалось мнимым, потому что единство интересов, постоянная близость и намерение активно действовать предопределило первые победы, которые растопили сердца. В этом состояла вторая победа. Люди, чувствительные к самим себе и черствые к окружающим, научились любить друг друга, едва ли не силой следуя инстинкту самосохранения, заставили себя трансформировать свои личности, привести их к пониманию любви. Это произошло не сразу, но желание любить произвело на свет саму любовь… Человек способен научаться, и в том числе любви.

Глиссирование маргинальных личностей

Две одинокие фигуры социальных отшельников, часто вызывающие у окружающих если не протест и осуждение, то, как минимум, непонимание, резко отзывающиеся о браке как таковом, но при этом неуклонно стремящиеся навстречу друг другу, – так выглядело их сближение со стороны. Каждый имел свои причины для пренебрежительного отношения к союзу мужчины и женщины, и каждый, тем не менее, к такому союзу стремился.

Ты сам – свой Бог, ты сам – свой ближний.

О, будь же собственным творцом,

Будь бездной верхней, бездной нижней,

Своим началом и концом.

Он неотступно искал формулу укрепления духа. Создавал стихи‑заклинания для самого себя и повторял их как молитву. Но ему все равно чего‑то не хватало для преодоления комплекса женственности. И в итоге ничто так не помогло Дмитрию обрести веру в себя, как главное жизненное приобретение – Зинаида, ставшая подругой, женой, единомышленником и соавтором новой религиознофилософской концепции. В этой женщине присутствовал тяжеловесный мужской напор, но катастрофически не хватало знаний – спорадические литературные усилия были лишены той философской основы, которая необходима для создания нового направления. Они нуждались друг в друге, несмотря на разные темпераменты и различное понимание сути любви.

Над Мережковским тяжким прессом довлел опыт родителей, и особенно отца, который с неземной страстью относился к матери и со странным непониманием – к детям. Он не сумел до конца принять и скопировать эту роль и не смог ускользнуть от переданного родителем глубоко засевшего чувства долга, кажется, развитого до фанатизма. Бессознательно он жаждал быть похожим на отца лишь в той части, которая имела отношение к женщине, но ненавидел перспективу перенять его остальные манеры. Более всего бесили Мережковского‑младшего бесчувственное отношение к детям, машинальное, сродни автоматическому, исполнение отцовской функции. Не выносил он и родительской скрупулезности, чиновничьего педантизма, которые действительный тайный советник перенес со двора на собственную семью. Отсюда, из внутреннего протеста, вытекает явное нежелание Дмитрия Мережковского иметь собственных детей, презрение к практичности и деловитости в организации дел, ненависть к размеренности и порядку, к любым канонам. В этой части он боялся семейной жизни, ибо семья сама по себе содержит установки, стремление к правилам, которые, как ему казалось, могут быть несовместимыми с истинной философией, воздушным пребыванием в мире, на который он хотел пророчески взирать с высоты облаков. Он хотел быть освобожденным от всего, и прежде всего от пресловутого долга. И в то же время он был слишком слаб, чтобы самостоятельно двинуться на неприступные бастионы из сложившихся закостенелых догм современников, что должно было рано или поздно превратить его в мыслителя. Эти дискомфортные ощущения вынудили его написать строки, которые на первый взгляд могут показаться несовместимыми с его духовностью, но на самом деле наиболее ясно отражают затаенную двойственность его натуры: