|
В то же время современный исследователь Александр Шувалов не исключает ее психосексуальной дисфункции, отмечая, что «при явном подчеркивании собственной сексуальной привлекательности больные истерией зачастую страдают психосексуальными дисфункциями (например, отсутствием оргазма)». Она долгое время лукавила и играла с окружающими, но оказывалась не в силах переиграть саму себя. Когда, утомленная и неудовлетворенная, Зина возвращалась в свой поэтический мир, духовно‑семейный романтизм и почти божественное море всепрощения вблизи мужа казались ей все более комфортными. Она забывалась в уютном мирке семейного благополучия – до тех пор, пока неуместный фетиш сладкой любви не начинал маячить с такой настойчивостью, что обету терпения снова приходил конец, и она отдавалась новой порочной связи. Одуряющее погружение в болото страсти сменялось блаженным смирением и призывами к Господу наделить ее силой, чтобы не сдаваться. Дмитрий Мережковский, упивающийся своей мудростью и духовным ростом, делал вид, что ничего не замечает. Хотя, наверное, он испытывал в такие моменты муки ада. Но, может быть, в том и проявлялась его мужская сила, что, отпуская свою кошку погулять, он испускал такие невыразимо‑трогательные волны укора, что в итоге принуждал ее мучиться еще больше, чем сам. При этом увлечения Зинаиды Гиппиус различные авторы оценивают по‑разному. К примеру, Виталий Вульф полагает, что «романами их можно было назвать лишь с некоторой натяжкой», а в основе отношений лежал продолжительный, рождавший эмоции, порой дурманящий флирт, на переднем, видимом плане которого – переписка, душещипательные беседы, «несколько поцелуев – и все». Возможно, это действительно так. Ибо в рассудительном и слишком трезвом для страсти муже был бездонный источник духовной силы, но практически отсутствовали необходимые ей эмоции. Их‑то она и пыталась дополучить от других мужчин, в особенности чтобы насытить свое женское тщеславие, удовлетворить неуемную жажду быть любимой как женщина и тоску по мужскому восхищению. Идя по жизни с Мережковским, она не могла избавиться от своего невероятного эгоизма, который толкал ее на самые дикие сумасбродства. Отсюда ее ожерелье из обручальных колец поклонников, которое она с гордостью демонстрировала для подтверждения своих притязаний. Тут становится понятной и тайна ее взаимоотношений с некоторыми из ее поклонников, например с Минским, через которого, по ее собственному выражению, она была «влюблена в себя». Таких, как Минский, были десятки: имена, мелькнувшие в памяти и затерявшиеся в ее потаенных уголках. Ей хотелось блистать во всех возможных амплуа: и как поэтесса, и как определяющий моду литературный критик, и просто как очаровательная женщина. Интуиция и гибкий ум подсказывали ей, что первое и второе может реализоваться только с Мережковским, третье же – исключительно без него. Вот почему она приходит к ужасающему выводу, обрекающему ее на духовный путь с Мережковским до конца, каким бы тягостным он ни был для ее женского естества: «…и Флексер, и Минский, как бы и другие, не считают меня за человека, а только за женщину, доводят до разрыва потому, что я не хочу смотреть на них как на мужчин, – и не нуждаются во мне с умственной стороны столько, сколько я в них…» Таким образом, еще неосознанно, но с какой‑то неотвратимой неизбежностью Зинаида Гиппиус пришла к пониманию своей роковой привязанности к Дмитрию Мережковскому. Имели ли место реальные любовные романы, измены и интимные отношения «на стороне»? Исключать этого нельзя, как нельзя и безоговорочно принимать. Главное в жизни этой пары состоит в том, что в момент крушения семейного корабля они сумели найти свой спасательный плот компромисса. — 169 —
|