|
Тихой поступью неприкаянного путника Дмитрий Мережковский намеревался двигаться по жизни. «У него не было ни одного друга», – вспоминала Зинаида Гиппиус. И уж, конечно, он напрочь был лишен какой‑либо поддержки извне. Мать лишь вымаливала у отца какие‑нибудь «преференции» для младшего сына (да и для других детей тоже), чем невольно еще больше настраивала всех против главы семьи. В итоге после ее смерти (Дмитрий был уже сформировавшимся женатым молодым человеком двадцати четырех лет) семья попросту распалась. Всегда один, в холодном доме рос Я без любви, угрюмый, как волчонок, Боясь лица и голоса людей, Дичился братьев, бегал от гостей. Такие откровения важны для понимания того, что системно и неутомимо развивая интеллект, напористо зарываясь в глубь бездонного колодца знаний, он втайне уже жаждал великих знамений, небывалых возможностей проявить себя не только как поэт, шире и масштабнее, заполучить механизмы влияния на современников. С людьми же он пока мог общаться лишь посредством напечатанных поэтических сочинений. Но развить собственную стратегию самостоятельно он был не в состоянии: слишком тяжелым грузом являлось тепличное воспитание и подавление мужских качеств; слишком много усилий требовалось для преодоления тормозящих установок детства и создания внутреннего стержня; слишком большой разрыв, наконец, существовал между плоскостью приобретения и плоскостью практического применения знаний. Но, видя непонимание отца и уход из дома целеустремленного брата, слушая приглушенные религиозные речи, он уже неосознанно стремился преодолеть силу притяжения, может быть втайне находясь в поиске помощи извне. Восхождение в качестве поэта и писателя, в конце концов, являлось не чем иным, как защитным механизмом, спасавшим от окружающего мира, компенсацией неспособности общаться привычным для всех способом. Незаметно молодой Мережковский продвинулся настолько далеко, что ощутил недюжинную внутреннюю силу, такую, о которой он позже поведает в «Воскресших богах» устами великого мастера: «Я утверждаю, что сила есть нечто духовное и незримое; духовное, потому что в ней жизнь бестелесная; незримое, потому что тело, в котором рождается сила, не меняет ни веса, ни вида». Пророчества Леонардо, однако, относились к самому Дмитрию: он в то время стоял на пороге создания целого религиозно‑философского течения с вышитыми на нем, как на полотне, обновленными духовными символами. Но одно дело – чувствовать идею, и совсем другое – продвигать ее в мир. Первого он сумел достичь сам, второе стало возможным благодаря уникальному союзу с феерической женской натурой. — 162 —
|