|
Я все старалась вспомнить его лицо, которое я видела в трамвае в Святой Терезе, но было трудно восстановить картинку. Тогда я стала вспоминать нашу переписку, и меня охватила паника. Потому что из писем совершенно ясно следовало, что я еду к нему для дикого секса. Когда я их писала, это казалось очень забавным, а на деле все принимало совершенно другой оборот. Я впала в отчаяние, захотелось вернуться в Сан-Паулу, пусть даже пешком. Но, в конце-то концов, я же сама хотела провинциального грубого мужчину, молодца, остроумного и сообразительного, но прежде всего я хотела, чтобы меня любили, заботились обо мне и защищали меня. То есть, мне нужна была полная противоположность тому, что я описывала в своих эротических письмах. Я испугалась. Жара в автобусе все усиливалась, а с ней начался зуд в груди, который распространился по всему телу. Я стала чесаться, будто меня кусали блохи, и девушка рядом с презрением отодвинулась. Зуд усиливался и спускался ниже – до тех пор, пока грудь не перестала чесаться, плечи не перестали чесаться, шея не перестала чесаться, и лишь вагина чесалась до умопомрачения. Ситуация казалась безнадежной. Я ощущала каждый сантиметрик своего лона, которое представлялось мне сейчас открытой раной. Я хотела бы омыть ее кислым лимонным соком, почесать чем-нибудь острым, сделать хоть что-нибудь, чтобы погасить этот огонь, обжигающий мои внутренности. Тело мое изнывало, пожираемое каким-то неведомым развратником. Я тщетно пыталась отвлечься на пейзаж, частью которого были малиновые ногти моей соседки, на идиотский фильм, который шел по телевизору над головами пассажиров, но ничто не помогало справиться с жжением. Я поняла, что умру, что из моего лона появится на свет инопланетянин. И расценила это как Божью кару за то, что я бросила своих дочурок в Сан-Пауло и отправилась на поиски пикантных приключений в гости к незнакомцу, и что это было предупреждением о конце света (по крайней мере, для меня). И тогда я вдруг расплакалась, а моя шумная соседка стала утешать меня, недоуменно пожимая плечами. Она приговаривала ласково и тихо: «Успокойся, все образуется, молись Богу, и он поможет тебе, от боли рождается радость... не теряй надежду... плачь, плачь, и омывай свою душу». Она говорила и другие благотворные фразы; но чем больше она говорила, тем больше мне хотелось рассмеяться, и от истерических рыданий я дошла до хохота (как я могла рассказать девочке о том пламени, в котором сгорала?). Она тут же перестала гладить меня по голове и посмотрела на меня, как на умалишенную. Я встала с сиденья, все еще в слезах от смеха, и направилась в туалет, в котором вода прогрелась до сорока градусов, поэтому освежить ею лицо было невозможно. Я перестала смеяться и снова ударилась в слезы. — 77 —
|