|
Она даже целый час прогуляла с ним по саду. Понятно, тот ни о чем и не догадывается… Вот простофиля! Мне захотелось узнать, о чем они говорят, когда бывают одни. Вчера вечером я минут двадцать простояла за дверью, когда они сидели в зале. У барина, я слышала, шуршала газета в руках, барыня за маленьким столиком писала свои счета. — Сколько я тебе дала вчера? — спросила барыня. — Два франка, — ответил барин. — Ты уверен? — Ну да, моя милая. — У меня не хватает тридцати восьми су. — Я не брал. — Нет… это кошка… Ни о чем больше они не говорили. Жозеф не любит, чтобы говорили на кухне о маленькой Кларе. Когда мы с Марианной поднимаем этот вопрос, он тотчас меняет разговор или не принимает в нем участия. Ему скучно становится… Я не знаю почему, но меня все более и более преследует мысль, что Жозеф совершил это убийство. У меня нет никаких доказательств, никаких указаний, которые могли бы дать повод к таким подозрениям… никаких указаний, кроме его глаз, никаких других доказательств, кроме того легкого движения, которое он сделал, как будто от неожиданности, когда я, вернувшись от лавочницы, в первый раз внезапно назвала ему имя убитой и изнасилованной маленькой Клары. Однако это подозрение, подсказанное мне исключительно моим чутьем, разрастается и превращается в возможный и затем в действительный факт. Я ошибаюсь, наверное. Я стараюсь убедить себя, что Жозеф «золотой человек». Я повторяю себе, что это плод расстроенного воображения, моей романтической фантазии. Но ничего не помогает. Против моей воли это впечатление остается, не покидает меня ни на одну минуту и преследует, как неотвязная мысль. И у меня является неодолимое желание спросить Жозефа: — Скажите, Жозеф, это вы изнасиловали маленькую Клару в лесу? Это вы, старая свинья? Преступление было совершено в субботу… Я вспоминаю, что Жозеф приблизительно в этот день ходил в Районский лес за землей из-под вереска. Его не было целый день. Вернулся он в Приере поздно вечером. В этом я уверена. И — удивительное совпадение — я вспоминаю, что в этот вечер, когда он вернулся, у него были какие-то беспокойные жесты и какие-то тревожные глаза. Тогда я на это не обратила внимания. Сегодня я вспоминаю выражение его лица до мельчайших подробностей… Но в ту ли именно субботу ходил Жозеф в Районский лес? Я никак не могу точно установить день его отсутствия. И затем действительно ли у него были эти беспокойные жесты, эти подозрительные взгляды, которые я ему приписываю и которые его уличают в моих глазах? Не сама ли я стараюсь внушить себе, что у Жозефа были тогда такие странные, непривычные для него жесты и взгляды и что это он — золотой человек — совершил преступление… И мое неумение восстановить эту драму в лесу раздражает меня и еще больше укрепляет в моих подозрениях. Если бы судебное следствие открыло хотя бы свежие следы колес на листьях и на вереске вблизи места преступления… Но нет… следствие ничего подобного не установило, оно устанавливает только факт изнасилования и убийства маленькой девочки, вот и все. И это меня больше всего волнует. В этом ловком убийце, который не оставляет после себя ни малейшего доказательства своего преступления, в этом дьяволе-невидимке я чувствую, я вижу Жозефа… В таком нервном возбуждении я осмеливаюсь после долгого молчания предложить ему вопрос: — 778 —
|