|
Когда Дюруа здоровался с г-жой Форестье, она пожурила его за то, что он не заходит к ней. Потом, с улыбкой взглянув на свою подругу, добавила: — Вы предпочитаете госпожу де Марель. Для нее у вас находится время. Затем все уселись, и метрдотель вручил Форестье карточку вин. Г-жа де Марель воскликнула: — Мужчинам дайте то, что они выберут, а нам принесите замороженного шампанского, самого лучшего, сладкого — и ничего больше. И, когда лакей вышел, она заявила, возбужденно смеясь: — Сегодня я хочу напиться. Мы будем кутить, по-настоящему кутить. Форестье, по-видимому, не слышал ее; он спросил: — Вы ничего не имеете против того, чтобы закрыть окно? Я уже несколько дней как простужен. — Пожалуйста. Он поднялся, чтобы закрыть оставшуюся полуоткрытой створку окна, затем снова уселся с прояснившимся, успокоенным видом. Жена его молчала и казалась погруженной в свои мысли; опустив глаза на стол, она посмотрела на бокалы со своей неопределенной улыбкой, которая как будто всегда что-то обещала и никогда не исполняла обещанного. Подали остендские устрицы, крошечные и жирные, похожие на маленькие ушки, заключенные в раковины; они таяли межу нёбом и языком, словно соленые конфеты. После супа подали речную форель, розовую, как тело молодой девушки, и началась беседа. Сначала заговорили о происшествии, наделавшем много шума, о случае с одной дамой из общества, которую друг ее мужа застал ужинающей в отдельном кабинете с каким-то иностранным князем. Форестье много смеялся по поводу этого приключения; дамы объявили, что нескромный болтун — негодяй и подлец. Дюруа присоединился к их мнению и громко заявил, что мужчина в такого рода делах, какую бы роль он ни играл — действующего лица, поверенного или простого зрителя, — должен быть нем, как могила. Он прибавил: — Жизнь была бы очаровательна, если бы мы могли рассчитывать на безусловную обоюдную скромность. Часто, очень часто, почти всегда, женщин удерживает только страх разглашения их тайны. И он добавил с улыбкой: — Разве это не правда? Многие женщины не задумались бы отдаться мимолетному влечению, неожиданной и взбалмошной прихоти одного часа, если бы они не боялись, что за минутное счастье им придется расплачиваться неизгладимым позором и горькими слезами. Он говорил с заразительной убежденностью, словно защищая чьи-то интересы, свои интересы, словно заявляя: «Со мной не пришлось бы опасаться подобных неприятностей. Попробуйте — и вы в этом убедитесь». Обе женщины смотрели на него, одобряя его взглядом, находя его слова вполне справедливыми, подтверждая своим сочувственным молчанием, что их непоколебимая нравственность парижанок не долго устояла бы, будь они уверены в сохранении тайны. — 275 —
|