|
«До трех часов я всегда дома» — предупредила она его. В половине третьего он позвонил у ее дверей. Она жила на улице Вернейль, на пятом этаже. На звонок вышла открыть дверь горничная, молоденькая растрепанная служанка. Поправляя чепчик, она сказала ему: — Госпожа де Марель дома, но не знаю, встала ли она. И распахнула незапертую дверь в гостиную. Дюруа вошел. Это была довольно большая комната, скудно меблированная и имевшая неряшливый вид. Выцветшие старые кресла были расставлены вдоль стен так, как вздумалось их поставить служанке; ни на одном предмете не лежало отпечатка изысканной заботливости женщины, любящей свое жилище. На стенах криво висели четыре жалкие картины, небрежно прикрепленные при помощи шнурков неравной длины; они изображали лодку на реке, корабль в море, мельницу среди равнины и дровосека в лесу. Чувствовалось, что они давно уже висят так, забытые равнодушной хозяйкой. Дюруа сел и стал ждать. Он ждал долго. Наконец, дверь отворилась и вбежала г-жа де Марель в японском пеньюаре из розового шелка, на котором были вышиты золотые пейзажи, голубые цветы и белые птицы. Она воскликнула: — Представьте себе, я была еще в постели. Как это мило с вашей стороны, что вы пришли ко мне! Я была убеждена, что вы обо мне забыли. С восхищенным видом она протянула ему обе руки, и Дюруа, почувствовавший себя в этой скромной комнате непринужденно, взял ее руки и поцеловал одну из них, как это сделал однажды при нем Норбер де Варенн. Она усадила его; потом, осмотрев с ног до головы, сказала: — Как вы изменились! Ваша внешность очень выиграла. Париж хорошо на вас действует. Ну, рассказывайте мне новости. Они сейчас же принялись болтать, как старые знакомые, чувствуя, как внезапно зарождается у них взаимная симпатия, как устанавливается между ними доверие, близость и приязнь, которые в пять минут делают друзьями два существа одного характера и одной породы. Вдруг молодая женщина прервала разговор и сказала с удивлением: — Как это странно, что я так с вами болтаю. Мне кажется, что я вас знаю лет десять. Я уверена, что мы будем добрыми приятелями. Хотите? Он ответил: — О, конечно! А улыбка его говорила еще больше. Он находил ее очень соблазнительной в этом ярком и нежном пеньюаре, — менее тонкой, чем та, другая, в белом, менее женственной, менее изящной, но более возбуждающей, более пикантной. Находясь возле г-жи Форестье, одновременно привлекавшей и останавливавшей его приветливо-холодной улыбкой, говорившей, казалось: «Вы мне нравитесь» и в то же время: «Берегитесь», улыбкой, истинного смысла которой он никак не мог уловить, он испытывал желание броситься к ее ногам или покрыть поцелуями нежное кружево ее корсажа, медленно вдыхая теплый аромат ее груди. Возле г-жи де Марель он ощущал более грубое, более определенное желание, — желание, заставлявшее его трепетать при виде форм ее тела, обрисовывавшихся под легким шелком. — 271 —
|