— Вы здесь, Алина? Шемиот целовал ее пальчики, извиняясь. Проклятое хозяйство! Проклятая погода! Решительно, он болен из-за всех этих вечных историй с рабочими, поденщиками, управляющим. В конторе пахло дегтем, капустой и еще чем-то отвратительным. Он еле держится на ногах. — А вы что делали, Алина? — Я тосковала. — О городе? — О вас. — И потом? — Раскрашивала акварелью картинки. — Какое ребячество. Он рассмеялся, Она все еще не приходила в себя от волнения. — Ваш сын уехал? — Да. — Почему? — Две причины. Первая — он хочет сделать предложение Христине. Вторая — я сам отослал его. Он мешал мне. А вы недовольны, дорогая? — О нет, если вы это нашли нужным. — Вы знаете, я немного боялся за вас. — Вы? — Да, после вчерашнего вы могли заболеть. Алина улыбнулась, опуская глаза: — Я здорова. — Тем лучше, пойдемте в столовую. После обеда Алину ожидал сюрприз — затопили камин в кабинете Шемиота. Сюда им подали чай, торт, варенье, ром. Свет от камина зажигал разноцветные огоньки на стеклярусном тюнике Алины — ее плечи, прикрытые белым шифоном, нежно розовели. Шемиот слегка подался вперед, чтобы лучше разглядеть выражение лица Алины, и она скорее угадала, чем заметила, его быстро скользнувшую улыбку. — Я огорчу вас, дорогая. — Вы не можете огорчить меня, Генрих, я всему подчиняюсь заранее. — Вы меня радуете, я малодушно прячусь от вас целый день. — Прячетесь? — Да. Мне нужно сказать вам. Ах, как это трудно. Шемиот, гремя щипцами, перебил головешку в камине, сгреб уголья и, любуясь на новое пламя, высокое и ровное, как дыхание, продолжал: — Будьте мужественны, Алина, я твердо обдумал план нашего союза. Я не женюсь на вас, дорогая, я не женюсь на вас никогда, хотя бы вы умерли здесь, у моих ног, я не женюсь. Она перевела дух. Казалось, вся жизнь ушла из ее глаз, и они стали тусклыми, неподвижными, чуть-чуть расширенными. Она спросила шепотом: — Вы не любите меня? — Я люблю вас, Алина, больше всех женщин, которых я только знал. Чем мне поклясться? Она сделала слабый жест, означающий — почему же вы бросаете меня? Он повторил то, что она уже слышала. Он стар для нее. У него взрослый сын. Алина может быть счастлива с другим. Наконец, если она считает позорным быть его любовницей, она, значит, его не любит бескорыстно и полно. Все это он щедро пересыпал сожалениями и жалобами то на судьбу, то на женщин, то на самого себя. Алина была ошеломлена. Понятие «любовница» для нее являлось чем-то омерзительным, страшным и, главное, нечистоплотным. Конечно, она глубоко унизилась перед Шемиотом, он наказывал ее и говорил ей «ты», но ведь она смотрела на него как на мужа. Он был для нее Единственным и Избранным. Она убеждена, что не могла бы любить другого так, как Генриха. Все застыло в ней от горя, и она не ощущала больше никаких желаний. — 1295 —
|