|
— Племянница, — поправила губернатора Софья Игнатьевна Леневская, видная дама в седых кудрях, с острыми и внимательными голубыми глазами. — Двоюродная племянница. Она дочь бедной Зины Лусьевой, а матери — моя и Зины — были родные сестры. Между нами говоря, выходя за этого Лусьева, Зина сделала глупейший мезальянс. И вот — результаты! — Так вот-с, — виноват, — племянница ваша натворила и наговорила самых безумных и фантастических глупостей. Да-да-да-да-да! Хорошо-с! То есть очень скверно-с! Наш милейший Тигрий Львович был настолько остроумен, что не оформил дела сразу. Его следовало бы хорошенько распечь за упущение, но — победителей не судят, а после ваших откровений вчера и сегодня он, разумеется, оказывается нечаянным победителем… Скажите, пожалуйста: как давно это сделалось с нею? — Уже лет пять. Она стала заговариваться после ужасной смерти своего отца: он погиб под трамваем. А потом подоспела неудачная любовная история… ее жених оказался большим негодяем… Ложный шаг… понимаете? Она… вы, Порфирий Сергеевич, конечно, поймете, как мне тяжело входить в подробности: ведь, хотя и дальняя, Маша мне все-таки родственница… — Да-да-да-да! Еще бы, еще бы! — Фамильный позор! — Кому приятно? — Она… опасаясь последствий… приняла какие-то меры… очень неудачно… Ну после того уже совсем!.. — И часто на нее находит? Леневская опустила глаза. — Каждый месяц. — Ага! Губернатор побарабанил пальцами по столу. — Как же это, зная за ней такое, ваша курица-баронесса не доглядела ее, пустила шальную бегать по городу? — Уж именно курица! — с добродушным и веселым гневом согласилась Леневская. — Именно курицей хохлатой прилетела она ко мне в усадьбу!.. Я сперва понять ничего не могла, едва узнала ее в лицо: ведь мы не видались десять лет… Спасите, защитите, Маша, сумасшедший дом, участок… Что же это такое? Сумбур! Хаос!.. Клохчет, руками машет, слезы… Всю ее дергает… Мое мнение — у нее самой голова не слишком в порядке! Губернатор кашлянул с легким конфузом и сказал: — Да-да-да-да! Я, конечно, не смею утверждать, но на меня она произвела впечатление… гм… как бы это поделикатнее о прекрасном поле?., гм… она, грехом, не поклоняется ли Бахусу? Софья Игнатьевна утвердительно опустила веки. — Эфир и одеколон… — прошептала она, конфиденциально вытягивая губы трубочкою. — Ага! Как англичанки? Да-да-да-да! Ага! — Несчастная слабость. Ах, тоже печальная ее была жизнь!.. Еще с института. — 1181 —
|