|
Бастахов же стоит, руки в карманы, и хохочет: — Мне, — говорит, — это — наплевать! — что шабли? Его ведро десять рублей стоит. Сто ведер — тысяча рублей. Нет, вот я в другой раз купанье из pommery sec закачу… Другие его поддерживают: — Что же сразу-то не закатил? Поскупился? — Ничего не поскупился. Из одной эстетики. Так как шабли цветом белее, то — для прозрачности… А коль скоро ты сомневаешься в широте моей души… Насилу его удержали. Потому что уже скомандовал было молодцам своим: — Выкачивай шабли! Тащи шампанского! Только тем и отговорили, что «рыбки» уже совершенно пьяны — «заснули» — и пускать их в шампанское больше нельзя: «играть» не смогут. И только вино испортят, а удовольствия никакого. Согласился. — Хорошо! Значит, верите мне на слово, что я это могу? — Верим! Верим! — Ну, так знайте же, что я и еще больше могу! С этими словами берет в углу оранжереи заступ или лом какой-то, да — как развернется, хватит… Дзззинь — гррр! Дзззинь — грр!.. Стекло из аквариума к черту, и хлынул винопад… Сотня-то ведер!.. Все потопил… Самого его, дурака, чуть не залило. Гости бегут, ругаются, вино — по колено, тысячные растения пропали, нижние стекла в оранжерее напором вина высадило, во дворе каскады полились… Что этот Бастахов себе убытку в одну секунду наделал, многими тысячами считать надо. А он хохочет и рад: — Понимаете ли вы теперь меня? Я — сверхчеловеческий человек белокурой расы! Между тем у самого бородища черная-пречерная: Пугачев живой!.. Редко когда-либо я видала Адель такой веселою, как когда мы ехали от этого Бастахова назад в Питер. Значит, уж чисто ограбила человека, — отвалил, не пожалел! * * *— Фи! — возмутился Матьё Прекрасный, — какое дикое безобразие! Ох уж эта Москва! — Ну, знаете, и в культурном Петербурге не лучше… Еще не похуже ли?.. Есть такие фокусники-чудодеи, что Москве и не снились… Князь Мерянский, например… Не знаете? — Один Мерянский, Гриша, был со мной в Правоведении. Неужели он? — Нет, того звали, помнится, Валерианом… А у нас он был «вечным шафером» и «похитителем невест»… Ужасный был комедиант. Когда он меня заприметил в театре, то Рюлина с Аделью прежде чем нас свести, целых три дня учили меня, как и что надо, чтобы этому полоумному угодить. Знаете, и смешно было, и страшно. Сшили мне венчальный туалет, одели. А он, Мерянский этот, является как будто бы шафер — везти невесту к венцу. С дорогим букетом, изящный такой, весь в щегольском, но — на лице — трагический мрак. Хорошо. Полина Кондратьевна и Адель разыгрывают чувствительнейшую слезную сцену, словно, в самом деле, дочь и сестру венчаться провожают. В карете этот тип удивительный начинает объясняться мне в любви. Я возмущена: — 1055 —
|