* * *Во время этих тихих обедов вечером бывает, что Мари и Ева заводят разговор о любви. Эта женщина, пострадавшая так трагически, так несправедливо, не питает большого уважения к страсти. Она б охотно присоединилась к формулировке одного большого писателя: «Любовь — чувство не почтенное». «Я думаю, — пишет она Еве, — что нравственную силу мы должны черпать в идеализме, который, не развивая в нас самомнения, внушает нам высокие стремления и мечты; я также думаю, что обманчиво ставить весь жизненный интерес в зависимость от таких бурных чувств, как любовь». Она умеет воспринимать всякие тайные признания, хранить их в полной тайне так тонко, как если бы она их никогда не слыхала. Умеет бежать на помощь своим близким, если им угрожает несчастье или опасность. Но разговоры с ней о любви никогда не удаются. В ее суждениях и философии все личное упорно исключается, и Мари ни при каких обстоятельствах не открывает дверей в свое горестное прошлое с целью извлечь из него какие-нибудь назидания или воспоминания. Это ее внутренний мир, куда никто, даже самый близкий человек, не имеет права проникать. Обеим дочерям она дает понять только свою тоску из-за того, что старится вдали от своих сестер и брата, к которым по-прежнему питает нежную привязанность. Сначала изгнание, а потом вдовство лишили ее былой ласкающей теплоты семейного уюта. Она пишет грустные письма своим друзьям, жалуясь, что видится с ними слишком редко: Жаку Кюри, живущему в Монпелье, брату Иосифу, Эле, наконец Броне, — тоже с разбитой жизнью, она потеряла обоих детей, а в 1930 году и своего мужа Казимира Длусского. Мари — Броне, 12 апреля 1932 года: «Дорогая Броня, я тоже грущу оттого, что мы разлучены. Хотя ты чувствуешь себя одинокой, у тебя все же есть утешение: в Варшаве вас трое, и ты можешь находить содружество и заботу о себе. Поверь мне, семейная связь все же единственное благо. Я это знаю потому, что у меня его нет. Старайся извлечь из него нравственную поддержку и не забывай свою парижскую сестру: давай видеться почаще…» * * *Если после обеда Ева собралась уйти из дому, поехать в какой-нибудь концерт, Мари приходит к ней в комнату и ложится на диван. Смотрит, как одевается дочь. — …Мажешь удирать, дочка. Доброго вечера… Ах, да! Нет ли у тебя чего-нибудь мне почитать? — Конечно! Чего тебе хочется? — Не знаю… Ну, чего-нибудь полегче. Только в твоем возрасте можно читать тяжкие, угнетающие романы. Несмотря на разные литературные вкусы, у них с Евой есть общие любимцы: Коллет, Киплинг. В «Книге джунглей», в «Рождении дня», в «Сидо», в «Киме» Мари неустанно перечитывает великолепные, живые отражения природы, которая всегда являлась для нее началом бодрости и силы. Она знает наизусть множество стихов французских, немецких, английских, русских, польских… — 245 —
|