|
Полоцька, Богу кочти (чести) и людям посполитым к доброму научению»), язык которой близок к тогдашнему белорусскому с сильными элементами чешского. Уже было отмечено, что современники усматривали в этом переводе влияние протестантизма, а ярый ревнитель православия князь Андрей Курбский даже ставил перевод Скорины в один ряд с лютеровским. К несколько более позднему времени, а именно к середине XVI в., относятся переводы новозаветных книг, сделанные Василием Тяпинским на украинский и Валентином Негалевским на белорусский язык. В предисловии к последнему переводчик указывает, что его труд обращен к тем, «которые письма польского читати не умеют, а языка словенского читаючи, писмом русским, выкладу (значения — М. Р.) слов его не разумеют». И Тяпинский и Негалевский примыкали к социнианству. С другой стороны, так называемое «Пересопницкое Евангелие», вышедшее из православных кругов Западной Руси, было своего рода откликом на переводы из «чужого лагеря». По языку оно ближе к украинскому. Что касается Московской Руси, в разных списках, начиная с XIV в., можно усмотреть стремление приблизить библейские тексты к общепонятному языку, например, в списке Нового завета митрополита Алексия, в некоторых переводах Максима Грека, но, в общем, к переводу библии на живой, народный язык русская православная церковь, так же как католическая, относилась подозрительно, если не враждебно. Известно, что ссылаясь на Апостол, служители церкви призывали рабов повиноваться господам своим «в простоте сердце, боящеся бога... якоже Господу, а не человеком» (Колосс. 3:23). Но известно также, что один из наиболее видных еретиков XVI в., упомянутый уже Матвей Башкин, придя к своему «духовному отцу», священнику Благовещенского храма Семену, принес с собой Апостол, весь «извещенный», то есть в пометках воском (следы внимательного изучения), и стал задавать по этой книге вопросы, причем Башкин, как писал Семен в доносе на своего «духовного сына», не только спрашивал, но и толковал, «только не по существу, а все развратно». «В Апостоле сказано,— говорил Башкин,—что сущность всего Закона заключается в словах «Возлюби ближнего, как самого себя», а мы у себя христиан рабами держим». Основываясь на библии, Матвей Башкин не только пришел к выводу о решительной недопустимости крепостного права, но и сам показал пример—отпустил всех своих крепостных на волю,— опасный пример! Не случайно полувеком ранее злейший гонитель еретиков и поборник крупного церковного землевладения Иосиф Волоцкий настоятельно рекомендовал не читать «своим разумом» Священного писания, но руководствоваться во всех случаях толкованиями «святых отцов», а старец Артемий писал о православных епископах, «мнящихся быти учителей» и учивших, что «грех простым людям чести Апостол и Евангелие». Церковное руководство не было заинтересовано в переводе книг Священного писания с церковнославянского языка, который с течением времени становился все более непонятным для основной массы верующих, на живой, общенародный. Спустя почти три столетия после православных епископов, о которых писал Артемий, в начале XIX в., митрополит Амвросий, «первенствующий» в Святейшем синоде, в частной беседе с обер-прокурором синода Яковлевым, по свидетельству последнего, с предельной откровенностью выразил ту же мысль: все, кто настаивает на переводе библии вследствие непонятности славянского языка, впадают в серьезную ошибку, ибо «мистическое состояние Библии, то есть непонятность языка ее, есть необходимейшее для народа... которого под видом откровения нужно держать в ослеплении»61. — 91 —
|