|
Еще раз поставим вопрос: кто такой Иешуа Га–Ноцри? В русской литературе (Тургенев, Щедрин, Блок и другие) издавна сложилась традиция воплощать самые свои заветные идеалы в образе Христа, даже если эти писатели не верили в Него как в Богочеловека. То же самое и в живописи (Крамской, Поленов). Можно было бы думать, что Булгаков следовал по их стопам: хотел связать свои представления о добре, о жизни общества и долге человека со знакомым и светлым обликом Иисуса. Однако Иисус вышел у него в высшей степени странным. Это вызвало самые разноречивые мнения. Владыка Иоанн Сан–Францисский писал, что наконец–то в России всерьез заговорили о Христе. А знаменитый русский писатель–христианин возмущался: как это Булгаков понял, что в пьесе «Последние дни» Пушкина на сцену выводить нельзя, а вот Христа вывел, да еще как! Быть может, не без влияния Булгакова Паустовский в минуту затмения написал о Христе как о «нищем бродяжке», хотя Христос менее всего «бродил» и никогда нищим не был (Он и Его ученики сами подавали нищим. Вспомним ящик Иуды!). Я могу сказать о том впечатлении, которое на меня произвела вся псевдоевангельская часть романа (кроме Пилата, который видится мне в истории именно таким). История Иешуа Га–Ноцри и история Иисуса Назарянина — две истории, весьма мало похожие друг на друга. Автор романа как бы нарочно старается сделать их даже в деталях решительно отличающимися. Единственное сходство — это имена: Иешуа Га–Ноцри, Каиафа (и то искаженное), Иуда и Матфей. Осуждение прокуратором и крестная смерть — события обычные в ту эпоху. Достаточно почитать Иосифа Флавия, чтобы убедиться в этом. Одним словом, у Булгакова все находится в противоречии с Евангелием. Это лишает нас возможности говорить о Иешуа Га–Ноцри как о Христе. Христос гностиков, Ария, Спинозы, Штрауса, Ренана — все это искаженный Христос Евангелия. А здесь просто другое лицо, которое и говорит–то по–другому, и учит другому, и облик имеет иной. Где это в Евангелии можно найти такое, например, обращение, как «добрый человек», столь любезное Га–Ноцри? Это ни в коем случае не Христос Евангелия, а, в лучшем случае, Христос Ге. Этот художник в своих картинах (кроме «Тайной вечери») как бы заранее проиллюстрировал Булгакова. Цель и замысел свой автор унес с собой в могилу, это признают все. Мы можем лишь гадать о мотивах его поступка. Быть может, он не хотел изображать подлинного Христа, не решался, а поэтому выдумал другого, чтобы куда–нибудь поместить своего Пилата. Для своего оправдания он мог встать на известную точку зрения, будто о Христе мы ничего не знаем, кроме имени. То, что Иешуа обвиняет Матфея в подлоге, может быть литературным приемом для оправдания точки зрения автора. Любопытно и то, что в конце образ Га–Ноцри как бы двоится. Один — это нищий мечтатель из Гамалы, другой — это Вершитель Судеб. Это тоже нечто вроде намека на то, что Га–Ноцри — не настоящий Христос. — 92 —
|