|
Итак, я принял технику «игрового анализа», считая однако, что любой анализ может дать удовлетворительные результаты только при репродуцировании травматических процессов первоначального вытеснения, на чем в конечном итоге базируется образование симптомов и их виды. Исходя из нашего опыта, я отмечу, что большинство патогенных потрясений приходится на период детства. Поэтому не следует удивляться, когда пациент, пытаясь объяснить генезис своего страдания, внезапно впадает в детство. Здесь передо мной возникает ряд важных вопросов. Содержателен ли детский примитивизм пациента? Решается ли таким образом аналитическая задача? Подтверждается ли обвинение в наш адрес, что анализ провоцирует приступы истерии, давая лишь временное облегчение? Имеются ли пределы ограничения аналитической детской игры, допускающей детскую релаксацию, после которой должен начаться воспитательный период отказа? Естественно, реактивизация детства и репродукция травм еще не означают выполнение задач анализа. Игровой или иной материал подлежит основательному аналитическому исследованию. Разумеется, Фрейд прав, утверждая, что воспоминание, а не игра, является триумфом анализа. Я же полагаю, что успехом является также получение существенного материала, который затем можно преобразовать в воспоминание. Я принципиальный противник неконтролируемых реакций и считаю, что полезно максимально выявлять скрытые тенденции, прежде чем переходить к их логическому анализу и одновременно к воспитанию самоконтроля. Не следует думать, что мой анализ, который я иногда низвожу до детской игры, существенно отличается от прежней практики. Мои процедуры всегда начинаются со знакомства с мыслями, оказавшимися на поверхности психического аппарата пациента: затем подробно анализирую события прошедшего дня, после чего расспрашиваю о сновидениях. На каждом занятии я основательно анализирую добытый материал. Полностью используя при этом наши знания о переносе, сопротивлении и метапсихологии образования симптомов и стремясь к тому, чтобы их понял пациент. На вопрос, сколь долго может практиковаться «детская игра», отвечу: во время анализа взрослый имеет право вести себя как «плохой ребенок», но если он выпадает из роли и пытается выдать инфантильную реальность за действия взрослого, то необходимо (порой это трудно) ограничить его действия. Предполагаю, что приятные выражения чувств ребенка (особенно либидозные) в основном коренятся в нежной связи «ребенок — мать», а элементы зла, неконтролируемой перверсии — обычно следствие нетактичного отношения со стороны окружения. Максимальное понимание и доброжелательность, исключительное терпение и выдержка врача очень важны. Этот защитный фон, в какой-то степени гарантирующий от возникновения неизбежных конфликтов, дает надежду на возможное примирение. Тогда пациент будет воспринимать наше отношение как контраст с пережитым в собственной семье. Поскольку он ныне защищен от повторения событий прошлого, то может себе позволить их репродукцию. Это весьма напоминает процессы, о которых нам сообщали аналитики детей. Бывает, например, что признав свою вину, пациент внезапно хватал мою руку, умоляя не бить его. Часто пациенты, у которых мы предполагали злую волю, пытались провоцировать конфликт с врачом с неприличными гримасами или циничными выражениями. Я советую в таких случаях не разыгрывать из себя добряка, а честно высказать свое неприязненное отношение, заявив, что надо владеть собой. Таким образом, мы узнаем кое-что о лицемерии и ханжестве в окружении больного, что скрывалось за показной любовью. Порой в разгар ассоциаций пациенты предлагают нам послушать небольшие истории, даже стихи, иногда просят карандаш, чтобы одарить нас наивным рисунком. Кончено, я это одобряю, а рисунки, порой фантастические, тщательно анализирую. Разве это не напоминает элементы детской аналитики? Но разрешите мне признать за собой одну тактическую ошибку, исправление которой впоследствии помогло прийти к принципиально важному решению. — 149 —
|