|
Только лишь пациент самозабвенно готов поведать все происходящее в нем ... и вдруг видит, как я спокойно и безучастно раскуриваю сигару или холодно-стереотипно спрашиваю: «Ну и что вы скажете?» Я стал размышлять о возможных средствах и путях, исключающих нарушение ассоциаций и открывающих возможность для пациента осуществить тенденцию повторения. Первые импульсы решения я получил от пациента. Привожу пример. Пациент после преодоления тяжелого сопротивления, особенно упорного недоверия, решился поведать мне события из своего раннего детства. Из предыдущего анализа я уже знал, что он в заново пережитой сцене идентифицирует меня со своим дедушкой. Внезапно, во время разговора, он обнимает меня и шепчет: «Дедушка, я боюсь, что у меня будет маленький ребенок!». Тут я решился вступить в игру и прошептать в ответ: «Почему ты так думаешь?». Начал, так сказать, игру в вопросы и ответы, аналогичную приемам, о которых сообщают аналитики, занимающиеся с детьми. Но это не значит, что я в этой игре мог предлагать любые вопросы. Если мои вопросы не будут соответствовать уровню ребенка, то беседа быстро прервется. Бывали случаи, когда пациент говорил мне, что я веду себя глупо, так сказать, испортил игру. Так случалось, когда я в беседу вносил элементы, которые не мог знать ребенок. Еще больший отказ имел место при моих попытках дать услышанному научные толкования. Моей первой ответной реакцией было нечто вроде авторитарного возмущения, но, к счастью, я сообразил, что пациент должен лучше знать себя, чем мои догадки о нем. Я признал возможность ошибки с моей стороны, что укрепило его доверие ко мне. Кстати, отдельные пациенты протестовали против того, что я называю такой процесс игрой. Они заявляли, что это признак несерьезного отношения к ним с моей стороны. В этом была своя правда. И я был вынужден признать, что за этими игрищами скрываются многие из серьезных реальностей детского возраста. Доказательством было то, что некоторые пациенты во время такого полуигрового мероприятия впадали в своего рода галлюцинаторное отчуждение и демонстрировали травматические процессы, неосознанное воспоминание о которых таилось за игровой беседой. Сходное наблюдение я сделал в самом начале своей карьеры аналитика, когда пациент внезапно впал в истерично-сумеречное состояние. Я начал энергично его трясти, повторяя, чтобы он рассказал до конца все, с чего начал. Это вмешательство помогло. Через меня, пусть ограниченно, он восстановил контакт с внешним миром и смог внятно сообщить отдельные подробности о своих скрытых конфликтах. — 148 —
|