|
Это нам более или менее ясно, но в другом пункте анализ фобии маленького Ганса нас полностью разочаровал. Искажение, в котором состоит симптомообразование, затрагивает вовсе не [психическую] репрезентацию (содержание представления) вытесняемого импульса влечения, а нечто совсем отличающееся от нее, которое соответствует лишь реакции на действительно нежелательное. Наше ожидание скорее нашло бы удовлетворение, если бы у маленького Ганса вместо страха перед лошадью развилась склонность жестоко обращаться с лошадями, бить их, или отчетливо проявилось желание наблюдать, как они падают, калечатся, возможно, в конвульсиях околевают (подергивание ног)'. Нечто подобное и в самом деле обнаруживается во время его анализа, но отнюдь не стоит на переднем плане в неврозе, и — что удивительно — если бы у него в качестве основного симптома действительно развилась такая враждебность, только направленная против лошади вместо отца, мы бы вообще не счит&чи, что он болен неврозом. Стало быть, что-то здесь не так — либо в на- [Там же. с. 48.J 248 !jeM понимании вытеснения, либо в нашей дефиниции симптома, конечно, нам сразу бросается в глаза: если бы маленький Ганс дей-твительно проявлял такое отношение к лошадям, то свойство пре-осудительного, агрессивного импульса влечения вытеснение нис-олько бы не изменило — изменился бы только его объект. Несомненно, бывают случаи, когда вытеснение совершает лишь это и не более того; однако при возникновении фобии маленького Ганса произошло нечто большее. Насколько большее — об этом мы догадываемся из другой части анализа. Мы уже слышали, что маленький Ганс в качестве содержания своей фобии указал на страх быть укушенным лошадью. Позднее мы пришли к пониманию происхождения другого случая фобии животных, в котором животным, внушавшим страх, был волк, точно так же имевший значение замены отца'. Вслед за сновидением, который удалось прояснить посредством анализа, у этого мальчика развивался страх быть проглоченным волком, подобно одному из семерых козлят в сказке2. То, что отец маленького Ганса по достоверным источникам играл с ним «в лошадку»3, несомненно, стало определяющим для выбора животного, внушавшего страх; точно так же вполне вероятно, что отец моего русского, проанализированного только на третьем десятке лет, в играх с малышом притворялся волком и в шутку угрожал его съесть4. С тех пор мне встретился третий случай — молодой американец, у которого, правда, фобия животных не сформировалась; но как раз благодаря такой недостаче данный случай помогает понять другие. Сексуальное возбуждение этого моего пациента воспламенилось от прочитанной ему фантастической детской истории об одном арабском вожде, который преследует человека, состоящего из съедобной субстанции («человека из имбирного хлеба»), чтобы его съесть. Он идентифицировал себя самого с этим съедобным человеком, в вожде легко было распознать замену отца, и эта фантазия стала первым основанием аутоэроти-ческой деятельности. Представление же о том, что отец может съесть ребенка, — типичное древнее достояние детства; аналогии из мифологии (Кронос) и жизни животных общеизвестны. — 383 —
|