|
Сантьяго (Santiago) или Карфаген (Karthago) Китайцы (Chinesentum) или Иисус Христос (Jesum Christum), Вечерняя заря (Abendrot) wnw удушье (Atemnoi), Ариман (Ariman) или землепашец (Аскегтапп) и т. д. (210). Читая это описание, нельзя отделаться от мысли, что здесь имеются в виду юные девушки, которых в критическом настроении нередко сравнивают с гусынями, которым неуважительным образом приписывают «птичьи мозги», про которых говорят, что они не могут сказать ничего, кроме заученных фраз, и которые выдают свою необразованность тем, что путают иностранные слова, похожие по звучанию. Слово «стервец», единственное, произносимое ими всерьез, относилось бы тогда ктриумфу молодого человека, которому удалось произвести на них впечатление. И действительно, через несколько страниц (214) мы наталкиваемся на фразы Шребера, которые подтверждает подобное толкование: «Большому количеству остальных птичьих душ я в шутку для различения дал девичьи имена, так как своим любопытством, своей тягой к сладострастию и т. д. все они прежде всего похожи на маленьких девочек. Затем эти девичьи имена частично были подхвачены также божественными лучами и были оставлены для обозначения упомянутых птичьих душ». Из этого дающегося без труда толкования «сотворенных чудом птиц» мы получаем намек для понимания загадочных «преддверий небес». Я хорошо понимаю, что всякий раз, когда в психоаналитической работе выходят за рамки типичных истолкований, требуется немало такта и сдержанности, и что слушатель или читатель последует за аналитиком лишь настолько, насколько ему это позволит собственная осведомленность в аналитической технике. Поэтому есть все основания позаботиться о том, чтобы возросшие затраты сообразительности не сопровождались меньшей степенью надежности и достоверности. В таком случае совершенно естественно, что один работник будет чересчур осторожным, а другой — слишком смелым. Верные границы обоснованного истолкования можно будет установить только после различных пробных попыток и лучшего знакомства с предметом. В работе над случаем Шребера мне приходится быть сдержанным по причине того, что из-за сопротивления публикации 163 «Мемуаров» значительная часть материала, причем, вероятно, самая важная для нашего понимания, осталась для нас неизвестной1. Так, например, третья глава книги, начинающаяся с многообещающего заявления: «Теперья вначале опишу некоторые события, произошедшие с другими членами нашей семьи, которые, возможно, находятся в связи с предполагаемым душегубством и которые в любом случае носят печать чего-то в той или иной мере загадочного, труднообъяснимого с точки зрения обычного человеческого опыта» (33) — непосредственно после этого заканчивается предложением: «Дальнейшее содержание главы как непригодное для публикации в печать не допущено». Поэтому я буду доволен, если мне удастся с некоторой определенностью объяснить ядро образования бреда его происхождением из известных нам человеческих мотивов. — 110 —
|