|
После того, как я увидел, насколько бесполезны мои попытки вставить хоть слово и установить с ним контакт, я просто позволил ему продолжать говорить, хотя был совершенно уверен, что этот пациент способен поддерживать свою защитную позицию более двухсот часов без всяких усилий. На двадцать третьей сессии я воспользовался возможностью прервать его, когда он излагал сон или фрагмент фантазии, в котором я или неясная темная фигура, похожая на меня, стояла на краю ландшафта, напоминающего джунгли. Он знал о разнице между аналитическими школами и специально выбрал юнгианского аналитика. Я сказал ему, что был удивлен тем, что, придя, к юнгианскому аналитику, он сразу улегся на кушетку и принял позу, полностью исключающую меня из поля зрения, как было бы с фрейдистским аналитиком. Как он знает из литературы, продолжал я, юнгианские аналитики предпочитают работать в креслах. Его. ответ был довольно типичным. Он сказал, что думал, будто я неортодоксальный юнгианец, и что, поскольку у кушетки лежит коврик для обуви, мои пациенты используют кушетку. У него сложилось мнение, что он сможет лучше понять себя, когда исключит все внешние раздражители и целиком развернется внутрь себя. Я сказал: «О, неужели вы действительно это делаете?» После чего он на некоторое время впал в молчание и затем несколько расстроено произнес: «Конечно!» Придя в следующий раз, он сел в кресло, тревожно взглянул на меня (можно сказать, орально инкорпоративно) и сообщил, что чрезвычайно волновался перед сессией и все еще чувствует себя очень нервозно в отличие от предыдущих сессий. Затем его агрессивные чувства прорвались. Он обвинил меня в том, что я заставил его сесть в кресло и тем самым перечеркнул весь его предыдущий замечательный опыт погружения в себя, который никогда не сможет повториться, если он будет сидеть в кресле. Он сказал, что теперь ему придется смотреть на меня, следить за моим выражением лица и, кроме того, мой поступок был неаналитическим, очевидно, я хотел авторитарно манипулировать им и помешать ему раскрыться и свободно развиваться. По-видимому, в переносе я получил роль ненавидимого авторитарного отца, и, начиная с той сессии, он вступил в контакт с этой фигурой, ставшей теперь для него воплощенной и более близкой. Позже он смог увидеть, что его зацикленность на теме архетипа Великой матери и поза свернутого калачиком маленького ребенка послужили главным образом для бегства от обоих родителей и от личных отношений вообще. Я думаю, что едва ли можно было дать тому пациенту так остро осознать его проблему, если бы я не создал возможность возникновения всей этой ситуации в начале анализа. Если бы я заставил его с самого начала подчиняться особенной системе правил относительно позы (сидячей или лежачей), то это привело бы к значительному усилению тревоги и, следовательно, к большей ригидности его защит. — 44 —
|