Оказывается, что почти все приведенные выше авторы сами вовсе не удовлетворяются одним только бредообразующим фактором «сознания особого значения», они тут же выдвигают роль настроения, эффективности. Этим самым они уже нарушают «первичность» возникновения бреда. Клинические факты также не говорят в их пользу. Конечно, если изучать бредообразование в разрезе статики, т. е. у давно сформировавшегося психотика со стойким, закостеневшим шизофренным бредом, совершенно игнорируя становление, историю возникновения и развития бреда у данного больного из более элементарных препсихотических расстройств, то действительно создается иллюзорная картина первичности бреда. Нужно согласиться с мнением Е. Н. Каменевой о том, что разграничение шизофренных симптомов, в частности бреда, на первичные и вторичные (предложенное западноевропейскими авторами) является весьма условным. В то же время нельзя игнорировать роли преморбидной личности в становлении бреда, и поэтому нелогично обусловливать возникновение бреда при шизофрении непосредственно церебрально-анатомическими расстройствами. В этом отношении нужно особенно подчеркнуть ценность работ В. Н. Мяснищева, который убедительно устанавливает связь бреда с преморбидной личностью больных и их предшествующими переживаниями. Для анализа бредообразования весьма важно исходить из фактических наблюдений становления бреда из непсихотической стадии заболевания. Рассмотрим теперь вопрос о возникновении шизофренного бреда у наших больных с симптомами психического отчуждения и деавтоматизации. В допсихотическом состоянии у больных обычно возникали психосенсорные расстройства, феномены отчуждения своей личности и внешнего мира, отчуждение словесных образов и деавтоматизация процессов мышления и, наконец, постепенное снижение и выхолащивание живости, конкретности и содержательности эмоциональных переживаний и выступление на передний план интенсивных, диффузных и безотчетных аффектов протопатического характера. Больные говорят, что каждая вещь в окружающей обстановке и их тело постоянно обращают на себя внимание своей странностью, чуждостью и нереальностью, заставляют задумываться над их смыслом; внешний вид предмета как-то отделяется от его реального смысла, назначения его в жизни. Невольно возникает мысль о каком-то значении окружающих вещей для больного. Возникают переживания потери какого-то внутреннего смысла вещей и бесчувственного созерцания только присущей им мертвой оболочки, формы. Больные жалуются на внезапное возникновение чуждых для них слов и фраз, словесные образы которых как бы отщепляются от их смыслового значения. Часто больные говорят, что внешний мир воспринимают в каком-то ином «психическом измерении»: нарушаются переживания пространственных и временных отношений. — 177 —
|