|
Возвращается снова также и алкоголь; мы уже видели первых делирантов. Отмечается такой рост преступлений, что давно уже переполнены все тюрьмы. Дичают нравы, страшно огрубела молодежь, а бесцеремонность борьбы за существование принимает совершенно небывалые до настоящего времени формы. Все это могло бы привести в отчаяние, если бы мы не «знали, что так бывало всегда после всякой большой катастрофы, и если бы—что гораздо важнее —не замечались уже симптомы улучшения. Пойдет ли это улучшение вперед, это будет зависеть не от нас. Может быть, наши враги погубят нас тем временем окончательно. Может быть, Европе суждено терзать себя до тех пор,, пока она не вымрет. Но это не было бы вырождением. Можно быть очень здоровым, и все-таки вас могут задушить; смотреть же на жестокость наших врагов, даже если она оказалась бы в конце концов пагубный дли них самих, как на дегенеративное явление, было бы недопустимо с точки зрения сравнительно исторического взгляда на дело. По сравнению со всеми этими заботами: внешней опасностью, сифилисом, алкоголем и добровольным ограничением числа детей, отступает на задний план почти целиком большинство всего того, что еще говорилось прежде на эту тему. На серьезный лад мог бы настроить лишь разве недостаток творческих умов, ощутимый уже теперь почти во всех областях духовного творчества все с большей и большей силой. Однако эта опасность была бы неизбежной только при совершенно определенном, уже обсуждавшемся нами выше условии, которое до сих пор никем не доказано. Таким образом, окончательное суждение по этому вопросу остается за будущим. Уменье в искусстве и знание в науке начинают цениться все менее и менее; более того, часть нашей интеллигентной молодежи отворачивается от всякой науки и приводит старшее поколение в ужас своей наклонностью к мистике; однако эти явления объясняются отчасти, как реакция после войны и поражения, отчасти закономерными колебаниями между рационалистически — точной и метафизически — романтической установками. Ведь уже и до войны курс мистики был довольно высоким, и к воинствующим нападкам на научную специализацию примешивался уже и тогда клич призыва к «дилетантам», от которых в наше время ждут спасения, разумеется, уже не одно лишь двадцатилетние. Эта волна заливает нас вместо деловых знаний бесполезным блеском слов; но она пройдет, отхлынет, как это бывало уже неоднократно. И наконец: мало найдется в настоящее время таких, кто усмотрит какое-либо отношение к проблеме вырождения в том, что, напр., люди, могущие в наше время оплачивать билеты в театр и дорогие книги, предпочитают всему остальному грубо-сексуальные изображения (все равно, художественно ценные или нет); или в том, что импрессионизм заменился экспрессионизмом (не является ли это только кажущимся). Таким образом, нам едва ли есть надобность говорить подробно о постоянно напрашивающихся аналогиях между некоторыми экспрессионистическими художественными произведениями и живописью определенных душевно-больных (шизофреников). Скажем лишь одно: общая почва этих произведений располагается, вероятно, гораздо глубже, чем ее обычно искали; получается впечатление, будто здесь выявляются, по ту сторону всякой болезни и всяких художественных устремлений данного момента,—некоторые основные формы художественного выражения, намечающиеся уже в искусстве дикарей и в искусстве ребенка; очевидно, что эти формы могут быть раскрыты самыми различными психическими причинами. Применять к экспрессионизму эпитет: «больной», которым еще так недавно пытались заклеймить импрессионизм, было бы, конечно, ошибкой; от этого нового 1ар-sus'a нас должно предохранить просто знание истории. К этому надо прибавить еще следующее: наши теперешние большие заботы все-таки показали нам (в самом общем масштабе), насколько мелочными и насколько лишними были те заботы, которыми мы пробавлялись прежде в подобных случаях. — 101 —
|