|
— Ты осознаешь, что украла вещи, принадлежащие рейху? — пробормотал он. — Да, осознаю! — выпалила я. — Простите. Это была ошибка. Он удивленно приподнял бровь. — Ты называешь ошибкой преднамеренную кражу? — Нет. Ошибкой было полагать, что эти фотографии не представляют для рейха никакой ценности. Он открыл было рот, но промолчал. Он не мог признать, что фотографии имеют ценность, потому что это было равносильно признанию, что жизни тех, кого они убили, имели цену. С другой стороны, он не мог признать, что эти снимки — мусор, поскольку в таком случае меня не за что наказывать. — Не в этом дело, — наконец произнес он. — Суть в том, что они тебе не принадлежат. Эсэсовец опустился в кресло, побарабанил пальцами по столу, взял одну фотографию, перевернул тыльной стороной, где была написана история. — Этот рассказ… Где его продолжение? Я представила, как надзиратели обыскивают барак, пытаясь найти исписанные фотографии. А когда не найдут, то будут бить женщин, пока не получат ответ… — Я его еще не написала, — призналась я. Он удивился. Видимо, он решил, что я просто записывала историю, которую где-то прочла. Нельзя же предположить, будто я настолько образованна, что могу создать нечто подобное! — Ты? Ты выдумала это чудовище… этого упыря? — Да, — ответила я. — То есть нет. В Польше все знают легенды об упырях. Но этот является плодом моего воображения. — Большинство девушек пишут о любви. А ты решила писать о чудовище, — задумчиво протянул он. Мы говорили по-немецки. Вели беседу о художественном произведении. Как будто он не мог в любой момент выхватить пистолет и выстрелить мне в голову! — Твой выбор темы напомнил мне еще об одном мифическом чудовище, — сказал он. — О донестре. Слышала о таком? Это что — экзамен? Шутка? Какая-то разновидность наказания? Неужели моя судьба зависит оттого, что я отвечу? Я знала Wodnik — демона воды, Dziwo?ona — дриаду, но это все польские легенды. А если я солгу и скажу, что слышала? Меня накажут сильнее, если скажу правду и отвечу «нет»? — Древние греки, насколько я помню из школьного курса, — сухо продолжал гауптшарфюрер, — писали о донестре. У него была голова льва и тело человека. Он умел говорить на языках всех народов, что, как ты понимаешь, очень пригодилось. Я опустила взгляд. Интересно, что бы он подумал, если бы узнал, что прозвище, которое я ему мысленно дала, имеет отношение к еще одному мифическому существу? — Как и упыри, донестры безнаказанно убивали и пожирали свою жертву. Но у донестров была одна особенность. Они сохраняли голову человека, которого сожрали, сидели рядом с ней и рыдали. — Он дождался, пока я встречусь с ним взглядом. — Почему, как ты думаешь? — 211 —
|