Уроки милосердия

Меня отвели в кабинет. «Гауптшарфюрер Ф. Хартманн» — гласила табличка на двери. В кабинете стоял большой деревянный письменный стол, множество шкафов-картотек и роскошное кресло — похожее на те, в которых восседают адвокаты. В этом кресле и расположился дежурный офицер «Канады».

А перед ним на зеленом сукне стола, поверх бумаг, лежали фотографии, перевернутые лицом вниз, чтобы можно было прочесть мою историю.

Я знала, на что был способен герр Тремор, каждый день видела это на перекличке. В этом смысле герр Диббук был намного страшнее, потому что я понятия не имела, чего от него ждать.

Он отвечал за все, что происходит в «Канаде», а я совершила кражу, и доказательства моего проступка сейчас лежали между нами.

— Оставьте нас! — приказал он надзирателю, который привел меня.

За спиной у офицера располагалось окно. Я видела, как дождь бьет по стеклу, и радовалась простым вещам — что сейчас нахожусь под крышей и в тепле. В комнате, где негромко играет классическая музыка. Если бы не осознание того, что меня вот-вот забьют до смерти, можно было бы считать, что впервые с тех пор, как меня привезли в лагерь, я почувствовала себя нормальным человеком.

— Значит, ты говоришь по-немецки, — на своем родном языке обратился ко мне офицер.

Я кивнула.

— Ja, Herr Hauptscharf?hrer.

— И, как видно, еще и писать умеешь.

Я бросила взгляд на фотографии.

— В школе научилась, — ответила я.

Он протянул мне блокнот и ручку.

— Докажи. — Он начал ходить по комнате и декламировать наизусть: — Ich wei? nicht, was soll es bedeuten, Dass ich so traurg bin; Ein M?rchen aus alten Zeiten, Das kommt mir nicht aus dem Sinn .

Я знала это стихотворение. Мы учили его с герром Бауэром, и когда-то на экзамене я писала под диктовку именно эти строки. За диктант я получила самую высокую отметку. Я мысленно перевела текст:

Не знаю, что стало со мною,

Печалью душа смущена.

Мне все не дает покою

Старинная сказка одна[47].

— Die Luft ist k?hl und es dunkelt , — продолжал гауптшарфюрер. — Und ruhig flie?t der Rhein…

Прохладен воздух. Темнеет.

И Рейн уснул во мгле…

— Der Gipfel des Berges funkelt , — добавила я себе под нос, — im Abendsonnenschein .

Последним лучом пламенеет

Закат на прибрежной скале.

Он услышал. Взял у меня блокнот, проверил правописание. Поднял голову и принялся разглядывать меня, как доселе невиданное создание.

— Ты знаешь это стихотворение.

Я кивнула.

— Генрих Гейне, «Лорелея».

— Ein unbekannter Verfasser , — поправил он. («Неизвестный автор».)

И тогда я вспомнила, что Генрих Гейне был евреем.