|
Через минуту Дикки открыл глаза и передвинулся к концу стабилизатора, чтобы я мог отполировать участок, на котором он сидел. – Интересно. Справедливо ли обратное? Чем больше я забочусь о самосохранении, тем меньше я способен на безусловную любовь. – Можем выяснить. – О'кей. Он закрыл глаза в ожидании. – Представь себе, что ты – мирный и скромный фермер, – сказал я. – У тебя есть три вещи, которые тебе дороже всего на свете: твоя семья, твоя земля и твои нарциссовые поля. Ты и твоя жена растите детей и нарциссы в той же долине, которую возделывали твои родители. Ты родился на этой земле и здесь же собираешься умереть. – Ого, – сказал он. – Что-то должно произойти. – Ага. Скотоводы, Дикки. Им нужна твоя ферма, чтобы проложить прямую дорогу к железнодорожной ветке, а ты отказался ее продать. Они угрожали тебе, но ты стоял на своем. Теперь они перешли от угроз к действиям: сегодня в полдень они собираются захватить твою ферму силой. Отдай свою землю и оставь умирать свои цветы, либо умрешь сам. – Ничего себе, – сказал он, представляя. – Ты напуган? – Да. – Уже почти полдень, Дикки. Он уже едут, дюжина вооруженных мужчин верхом на лошадях, в облаке пыли, стреляя из револьверов, гоня стадо лонгхорнов на твои зеленые поля. Испытываешь ли ты к ним безусловную любовь? – НЕТ! – сказал он. – Вот видишь… – Я собрал всех соседей, – сказал он. – У каждого из нас многозарядное ружье; вдоль ограды я закопал динамит. Только ступите на мои цветы, вы, крутые парни, как получите такой пинок, что побежите обратно еще быстрее, чем пришли сюда! Только посмейте нас тронуть, и это будет последнее, что вы сделаете в вашей жизни! – Ты понял идею, – сказал я, улыбаясь его воинственности. – Видишь, как это отличается от безусловной… – Не останавливай меня, – сказал он. – Дай мне взорвать их к чертям! Я рассмеялся. – Дикки, это всего лишь мысленный эксперимент, а не резня! Он открыл глаза. – Боом… – сердито произнес он. – Никто не отберет мою землю! Я усмехнулся, пересадил его на верх фюзеляжа и, передвинув стремянку, начал полировать правое крыло Дейзи. – Значит, безусловной Любовь становится только тогда, – произнес он наконец, – когда ее перестают заботить наши игры. – Наши игры и наши цели, – сказал я. – Ни самосохранение, ни справедливость, ни мораль, ни совершенствование, ни образование, ни прогресс. Она любит нас такими, каковы мы есть, а не какими мы хотим казаться. Поэтому, наверное, смерть – такой шок. В ней наиболее сильно проявляется контраст между ролью и реальностью. Те, кому удалось вернуться буквально с того света, говорят, что эта любовь обрушивается, словно молот. — 117 —
|