— Брось! Но она уже мыслями где-то далеко, и, к своему удивлению, я ловлю себя на том, что хочу, чтобы она вернулась. Мне в голову приходит игра, в которую мы раньше развлекались с Питером Эберхардом. Я поворачиваюсь к Адриенне. — Лучшая мыльная опера? — задаю я вопрос. — Что? — Просто подыграй мне. Скажи, что думаешь. — «Молодые и дерзкие», — отвечает она. — Которую, кстати, эти дураки в общем режиме даже не удосуживаются посмотреть по телевизору в час дня. — Самый плохой цвет карандаша? — Жженая охра. Что с ним не так? Можно было бы просто назвать его «блевотина». — Адриенна усмехается — вспышка белого на черном лице. — Лучшие джинсы? — «Левис 501». Самая уродливая надзирательница? — Та, что заступает после полуночи, которой нужно высветлить усы. Ты видела, какая у нее задница? «Привет, дорогуша, позволь тебе представить мисс Дженни Крейг» [8]. Мы смеемся, лежа на спине на холодной земле, и чувствуем, как в нас пробирается зима. Когда мы наконец переводим дух, у меня сосет под ложечкой, такое щемящее чувство: неужели я еще способна веселиться? — Самое лучшее место? — через мгновение спрашивает Адриенна. «По ту сторону этой стены. В своей постели. Дома. Где угодно, только рядом с Натаниэлем». — Раньше, — отвечаю я, потому что знаю: Адриенна поймет. В кафе в Биддефорде Квентин сидит на стуле, который мал даже гному. Один глоток из чашки, и горячий шоколад обжигает нёбо. — Черт! — бормочет он, прижимая салфетку ко рту. Как раз в эту секунду в дверь входит Таня в форменной одежде — медицинской робе с крошечными мишками. — Просто заткнись, Квентин, — велит она, усаживаясь на соседний стул. — Я не в настроении выслушивать твои остроты касательно моей формы. — И не собирался. — Он кивает на чашку и уступает в сражении. — Что предпочитаешь? Он заказывает Тане моккачино без кофеина. — Нравится? — спрашивает он. — Кофе? — Работать медсестрой. Он познакомился с Таней в университете штата, когда она еще тоже была студенткой. «Что это?» — спросил он в конце первого свидания, поглаживая пальцами ее ключицу. «Ключица», — ответила она. «А это?» — Он провел по ксилофону ее позвоночника. «Копчик». Он обхватил руками изгиб ее бедра. «Эта часть твоего тела мне нравится больше всего», — признался он. Она запрокинула голову, прикрыла глаза, когда он снял с нее одежду и поцеловал. «Подвздошная кость», — прошептала она. Через девять месяцев у них родился Гидеон. Они поженились — какая ошибка! — за шесть дней до его рождения. И прожили в браке меньше года. С тех пор Квентин оказывал сыну финансовую поддержку, если уж не смог оказать моральную. — 143 —
|