|
— Разговаривать я не хочу. Я хочу с тобой поесть. — Уверен? Подумай о том, что я могу сказать, пока ты сидишь с набитым ртом. Пока у тебя появится шанс… — Нина! — Голубые глаза Патрика кажутся блеклыми и настороженными. — Заткнись! Но и ворча, он протягивает руку и кладет ее на стол — более соблазнительный дар, чем все остальное, что лежит передо мной. Я сажусь напротив и хватаюсь за протянутую руку. Патрик сжимает мою ладонь — и я пропала. Я прижимаюсь щекой к холодному, поцарапанному столу, Патрик гладит меня по голове. — Я принес твои любимые печенья с предсказаниями, — признается он. — В них сказано, что тебя оправдают. — О чем ты говоришь? — Что тебя оправдают, — улыбается Патрик. — Я не знал, какое бы ты выбрала. Мои глаза закрываются, когда я позволяю себе расслабиться. — Все в порядке, — успокаивает меня Патрик, и я ему верю. Прижимаюсь горящим лицом к его ладони, как будто он сможет унести в своих руках мой стыд и зашвырнуть его далеко-далеко. Когда звонишь по таксофону из тюрьмы, собеседник знает об этом. Каждые тридцать секунд на линии раздается голос, который сообщает человеку на другом конце провода, что ему звонят из окружной тюрьмы Альфреда. По пути в душ я воспользовалась монеткой в пятьдесят центов, которую дал мне Патрик, чтобы позвонить. — Послушайте, — говорю я в ту же секунду, как Фишер снимает трубку домашнего телефона. — Вы хотели знать, что говорить в понедельник на слушании. — Нина? — Где-то в глубине его дома слышен женский смех. Звон стекла или фарфора, который моют в раковине. — Мне нужно с вами поговорить. — Я только сел обедать. — Ради бога, Фишер! — Я отворачиваюсь, когда с прогулки возвращаются мужчины. — Я не могу перезвонить вам в более удобное время, потому что следующая возможность мне представится только дня через три-четыре. Я слышу, как шум становится приглушеннее, щелкает закрытая дверь. — Ладно, что у вас там? — Натаниэль не разговаривает. Вы должны вытянуть меня отсюда, потому что он сам не свой. — Он не разговаривает? Опять? — Калеб вчера приводил его. И… он общался жестами. Фишер задумывается над сказанным. — Если мы вызовем в качестве свидетеля Калеба и психиатра Натаниэля… — Вам придется вызывать его повесткой. — Психиатра? — Калеба. Если он и удивлен, то не показывает этого: — Нина, дело в том, что вы сами все испортили. Я попытаюсь вас вытащить, но думаю, что это маловероятно. Если хотите, чтобы я попытался это сделать, вы должны неделю сидеть тихо. — Неделю? — Я повышаю голос. — Фишер, речь идет о моем сыне! Кто знает, насколько хуже ему станет за эту неделю? — 141 —
|