«Мы должны отвечать ударом на удар, — вспоминаю я, — чтобы навсегда отучить людей бить нас». — Но, Нина, ты… — Он даже не в силах этого произнести. — Когда ты все узнал, когда Натаниэль назвал его имя, что первое пришло тебе в голову? Калеб опускает взгляд: — Мне хотелось его убить. — Да. Он качает головой: — Шишинского ждал суд. Его бы наказали за то, что он сделал. — Слишком мягко. Нет такого наказания, которое могло бы искупить то, что он сделал, и тебе это прекрасно известно. Я поступила так, как хотел бы поступить любой родитель. Мне просто приходится разыгрывать из себя сумасшедшую, чтобы это сошло мне с рук. — Почему ты думаешь, что тебе все сойдет? — Потому что мне известно, что значит, когда тебя по закону признают невменяемой. Я вижу, как приходят такие подсудимые, и сразу могу сказать, кого осудят, а кто уйдет восвояси. Я знаю, что нужно говорить, что делать. — Я смотрю Калебу прямо в глаза. — Я юрист. Но я застрелила человека прямо на глазах у судьи, перед всеми собравшимися в зале. Разве я поступила бы так, находясь в здравом уме? Калеб секунду молчит, словно прокручивая правду в руках. — Зачем ты мне все это говоришь? — негромко спрашивает он. — Потому что ты мой муж. Ты не можешь давать против меня показания в суде. Ты единственный, с кем я могу поделиться. — Тогда почему ты не предупредила меня о том, что собираешься делать? — Потому что ты бы меня остановил, — отвечаю я. Калеб встает и подходит к окну, я иду за ним. Ласково кладу руку ему на спину, на выемку, которая кажется таким уязвимым местом даже у взрослого мужчины. — Натаниэль это заслужил, — шепчу я. Калеб качает головой: — Никто такого не заслуживает. Как оказывается, человек может жить, когда его сердце разбито на мелкие осколки. Кровь пульсирует, дыхание прерывается, нейроны раздражаются. Не хватает только эмоций: необычная вялость голоса и жестов, которая, если ее заметить, говорит о пустоте настолько глубокой, что дна не видно. Калеб не сводит глаз с этой женщины, которая еще вчера была его женой, и видит на ее месте совершенно незнакомого человека. Он слушает ее объяснения и удивляется, когда она выучила этот чужой язык, язык, который не имеет смысла. Конечно, любой родитель хотел бы отомстить дьяволу, который мучает ребенка. Но девяносто девять и девять десятых процента родителей никогда не пойдут на это. Возможно, Нина думает, что она мстит за Натаниэля, но это ценой бездумно разрушенной собственной жизни. Если бы Шишинский сел в тюрьму, они остались бы семьей, пусть и залатанной, сшитой из кусочков. Если в тюрьму сядет Нина, Калеб потеряет жену, а Натаниэль — маму. — 116 —
|