|
Это меня никогда не удивляет. Меня удивляет, когда все остается прежним. Вместо одноэтажного, кирпичного дома, прошедшего сквозь косметический ремонт, стояло новое трехэтажное здание с цветными стелами и коваными решетками на окнах, охраной в униформе и без, и множеством больших иномарок во дворе. Только мои картины на первом этаже нового офиса остались старыми. …Как-то, мой сын, адвокат, сказал мне: – Папа, ты никогда не станешь дорогим художником. – Почему? – спросил я. – Нет смысла делать тебя таким. – Почему? – Потому, что, куда ни придешь – везде твои картины. Для дорогого художника, ты слишком много работаешь. Слишком много пишешь картин. Я так и не понял – хорошо это, или плохо. Когда кто-то говорит так, что я не понимаю – я не понимаю: это он очень умный, или я слишком глуп… А картин, я действительно написал очень много, но еще больше картин я не написал. И, наверное, уже не напишу никогда – времени не хватит. …То, по скольким телефонам, городским и внутренним, мне пришлось звонить, другого человека привело бы в уныние, но я стойко переговорил по всем телефонам, и, наконец, мне разрешили пройти в кабинет главного менеджера по связям с общественностью. Там меня встретила страшная, жирная, уродливая, наглая баба, говорившая на шести языках, водившая «Крайслер» и имевшая в подчинении три сотни сотрудников. Первым делом, она заявила мне: – Я всего добилась сама, ни у кого ничего не выпрашивая! Я женщина третьего тысячелетия! – и мне ничего не оставалось, как подумать о том, что если все женщины третьего тысячелетия окажутся такими уродливыми и крикливыми, то хорошо, что большую часть этого самого тысячелетия, я проведу в гробу. Разумеется, ничего этого я не сказал. Я просто, и довольно смиренно, изложил свою просьбу – Наркоманка? – спросила «женщина третьего тысячелетия», которой все было ясно и без моих пояснений. Дуракам, вообще, всегда все ясно. Потому, что дураки видят только то, что им понятно. – Да, какая она наркоманка? Просто не повезло хорошей девчонке, – проговорил я довольно вяло, ощущая сухость во рту, уже понимая, что здесь я ничего не добьюсь. Но то, что произошло после этого, поразило даже меня: – И вы смеете обращаться ко мне! Да я вас, наркоманов, ненавижу! И вы явились сюда! Наглец! Мне стало ясно, что из всех умений, эта женщина обладает, по крайней мере, одним – умением выстраивать восклицательные знаки, как солдат на плацу. Даже ее осуждающие меня глаза излучали эти знаки. — 66 —
|