|
Как не крути, а мы привезли друга в психушку. И сколько бы я не говорил себе, что Василий виноват сам, а мы не бросаем, а спасаем его, на душе все равно было муторно. И мой мозг противоречил моей душе. А душа противоречила мозгу. И не то, не другое не становилось главным. Может именно в этом и заключается их единство: душа поправляет трезвый расчет, а мысль корректирует душевные порывы. И совершенен только тот человек, который может отличить одно от другого, не поддавшись чему-то одному. Правда, совершенный человек – не свободен. И это плата за любое совершенство. Ведь свобода – это еще и право людей делать неправильный выбор… …Еще несколько лет назад, когда мы только познакомились, Василий был самым веселым из нас, не беззаботным, а именно веселым: «…Воровали мы яблоки. Я на самую верхушку забрался, а тут – сторож. Ну, я и сиганул вниз. Хорошо, что снега было по пояс, а-то бы точно ноги переломал…» «…Помню, под Воркутой, сопка, аж потемнела, как тенью тучи накрытая. Тьма саблезубых зайцев-шатунов. Им не пути не становись. Оленя в шесть секунд до костей обгладывают…» «…Еду я на днях с Хакамадой в метро…» А теперь, мы молчим. Хотя я понимаю, что я должен сказать Васе что-то серьезное, по-настоящему важное, но у меня нет слов. Если бы люди всегда знали, где найти правильные слова, они, наверное, были бы счастливы. Или, наоборот. Перестали бы быть людьми, даже не заметив этого… Как-то я сказал Грише Керчину, когда тот уничтожил свою, неудачную, по его мнению, картину: – Для того, чтобы быть не довольным собой, нужно быть очень самокритичным человеком. Григорий ответил мне: – Для того, что бы быть недовольным собой, нужно быть разумным. Не больше… А потом добавил: – Самокритичным нужно быть для того, чтобы не быть недовольным другими… Если бы я продолжал думать о том, что нас четверых связало, то, вспомнив об этом случае, легко смог бы понять – что именно? Каждому из нас было, что сказать остальным… …Ни под разумного, ни под самокритичного, в этот момент я не подходил ни по каким, даже самым раздутым меркам. И потому, мне простительно, что я задал глупый, но едва не оказавшийся вещим, вопрос: – Василий, как ты думаешь, что о нас скажут женщины, когда мы умрем? Разве я мог предположить – что я кличу? Вася оглянулся, посмотрел мне прямо в глаза. Это был прежний Василий. Пусть на одно это мгновение, но в это мгновение я понял, вернее, почувствовал, что, спасая его, мы поступаем небезнадежно. А он сказал, и не тихо, и не громко. Как говорил всегда: — 26 —
|